Вячеслав Марченко - Гнет

   Пригоняли сюда откуда-то и пленных наших солдат.

   Работая, мы разбивались на маленькие бригады, по три - четыре человека, и   старались, чтобы в такой бригадке все близкие люди были вместе. План на человека при рытье противотанкового рва был такой: три метра в ширину, три метра в длину и метра два в глубину. Рыли окопы мы целый день, а сверху, вдоль окопов,  постоянно немцы ходили с автоматами, собаками и длинными палками в руках: кто плохо работал, того они тут же могли этой палкой по голове стукнуть, а могли и избить человека до полусмерти,… наглые они были, сволочи!

   Помню, парнишку совсем молоденького – Ваней его звали, а фамилию я его не помню  –  не наш он был – не ткачевский. Жил он на другой улице в доме учителя нашего - Гончаренко Алексея Яковлевича, он его родственником был. Так вот он медленно работал тогда, и немцы, заприметив это, вытащили его из ямы и прямо там, на наших глазах, жестоко избили его. На следующий день, когда нас опять пригнали на работу, его тут же вывели из строя и, видимо, в назидание другим,  вновь чуть ли не до самой смерти его избили. Он потом там, в пыли,  до самого вечера лежал, до тех пор, пока нас по домам не отпустили, и мы его домой не отнесли. После этого он уже не мог ходить на работу – он дома чуть ли не при смерти лежал.

    Анечка наша после работы ходила к нему и ухаживала за ним – его хата прямо напротив нашей стояла, со стороны огорода, у них тогда  даже любовные чувства возникли,…  красивенький был этот мальчик.

   Когда наши войска в село пришли, его тоже на фронт отправили, и он оттуда еще некоторое время Анечке письма писал и даже фотографию свою прислал – на груди у него тогда уже орден Красной звезды был. А где-то перед Новым, 1945 годом, он перестал писать письма, и Анечка от жены  погибшего в той войне, Алексея Яковлевича узнала, что на того Ваню тоже похоронка была.

   Анечка очень сильно плакала тогда, и  больше она никого полюбить не смогла –  так она одна и жила, почти до самой смерти.    

   Весной 1944 года, наши войска уже к форсированию реки, готовились, все чаще над нашим селом стали наши и немецкие  самолеты летать.

   А буквально перед самым наступлением наших войск – где-то в середине марта,  наш староста Суглоб Николай Петрович, вместе с полицаем Васей Вакарем все наши хаты обошли и сказали нам, чтобы мы покинули село, что находиться в селе будет очень опасно, что оно будет обстреливаться и с того берега - со стороны красных, и с этой стороны - тоже.

   - Бабуся,- прервал я тогда бабу Килю, вновь услышав страшные слова: «полицай» и «староста», - а, что это были за люди?.. Зверствовали они тут, наверное?..

   - У нас в селе нет,… - понуро отозвалась баба Киля. Несколько секунд она сидела молча, подбирая нужные слова, затем она вновь заговорила: Я знаю, внучек, о том, что среди полицаев и старост были жестокие люди, что немцы часто старались использовать их для того, чтобы над народом поизмываться, но и не все так просто было в той жизни, как об этом сейчас говорят.

   Во-первых, на оккупированной территории в каждом селе, где не было комендатуры, - был староста, и, насколько я знаю, очень часто румыны их сами не назначали – они не знали, кого назначать, поэтому старосты прилюдно выбирались односельчанами, и выбирали люди старостой, как правило, человека,  которому они доверяли: умного, честного и уважаемого в селе. Единственное требование, которое выдвигали людям румыны при выборах старосты, так это то, чтобы этот человек не был коммунистом. Но люди, уже познавшие, что из себя представляет жизнь при коммунистах, уже и сами не хотели их видеть в качестве своих руководителей. Поэтому очень часто старостами становились учителя, бухгалтера и другие грамотные люди, незамаранные коммунистическим прошлым, - те люди, что в силу своих способностей могли хоть как-то защитить своих односельчан, оставшихся совершенно бесправными и без какой-либо возможности к кому-либо обратиться с просьбой или жалобой на что-либо. Это, внучек, были еще и очень смелые люди, они прекрасно понимали, что их ожидает после того, как вернется назад Советская власть. Знали они так же и о том, что за ними буквально охотятся партизаны и подпольщики. Учитывая это, далеко не каждый соглашался быть старостой и люди буквально уговаривали тех хороших людей стать ими.

   А во-вторых, - продолжала баба Киля, - с позиций сегодняшнего дня легче всего осуждать тех людей, а заодно и нас, людей оставшихся в оккупации, и  выбиравших себе в руководители старост, как получается пособников нашего  врага. А тогда, когда Советская власть отступила, бросив нас - стариков, женщин и детей - на произвол судьбы, при этом оставив о себе, мягко говоря - нехорошую память, от нас уже мало, что зависело,… в то время уже сама жизнь диктовала нам свои условия выживания, вот мы и старались выжить. И старосту нашего мы выбирали себе сами, когда новая власть предложила нам самим себе руководителя выбрать, и выбрали мы себе в руководители человека честного и в селе уважаемого - Суглоба Николая Петровича.

   Его семью тоже Советская власть раскулачивала в 1929 году, а в 1933 году, во время голодовки, в его семье несколько человек умерло, и работал он, так же как и мы –  в колхозе, бригадиром.       

   Когда он был у нас тут в селе старостой, зла никакого мы от него не ощущали, наоборот: он старался, чтобы новая власть честно оплату за наш труд осуществляла, и, чтобы она не обижала нас. Когда мы вернулись сюда после цыган, и нам совершенно нечем было питаться, он сделал все возможное, чтобы мы тогда от голода тут не повымирали, и люди видели это.

   Помню еще, Аня моя и еще несколько девочек с мальчиками вечером в хате у парня одного собрались, и вдруг, откуда не возьмись, -  румынский патруль… Они арестовали этих ребят, отвели в Ковалевку и там, в комендатуре, они в погреб их всех посадили. Так вот, узнав, что Аню арестовали, я и еще несколько женщин со слезами к старосте побежали: рассказали ему, что к чему, и Николай Петрович тут же пошел вместе с нами к румынам.  В тот же день  Аню, а с ней и еще шестерых ребят – отпустили. А теперь представь себе, внучек, что не было бы у нас тут человека, к которому мы смогли бы обратиться за помощью,… что было бы тогда с твоей крестной мамкой и с теми ребятами, а?..

   Баба Киля несколько секунд вопросительным взглядом смотрела мне в глаза, затем продолжила: 

   - Для нас в селе это было просто счастьем, что есть хороший, честный человек, способный пойти к румынам и защитить нас - он буквально помогал нам выжить в то трудное время. А еще, уже после того, как мы были освобождены нашими войсками, нам стало известно о том, что Николай Петрович двух наших парашютистов спас. Он рядом со своим домом, в котором его управа была и в котором в то время уже немецкие офицеры жили, прятал их от немцев - так, как он тогда рисковал своей жизнью, никто в селе тогда не рисковал.