Мария Кюри - Пьер и Мария Кюри

Учреждение новой кафедры не обошлось без затруднений; первоначальный проект предусматривал новую кафедру, но без лаборатории. Пьер Кюри не считал возможным принять должность, где он рисковал потерять и те небольшие средства для работы, которыми он располагал, вместо того чтобы получить новые; он написал своим патронам о решении остаться в P. C. N. Благодаря его настойчивости учреждение новой кафедры было дополнено кредитом на лабораторию и персонал для ее обслуживания (руководитель работ, лаборант и служитель). Должность руководителя работ была предложена мне, что было большим удовлетворением для Пьера Кюри.

Не без сожаления мы покидали институт, где провели за работой такие счастливые дни, хотя и в трудных условиях. Наш сарай был нам особенно дорог; это здание продержалось еще несколько лет в состоянии все прогрессировавшего разрушения, и нам случалось заходить туда. Позже пришлось его разрушить, чтобы освободить место для нового здания института, но фотографии его сохранились. Предупрежденная верным Пти, я совершила туда (увы, уже одна!) последнее паломничество: на доске еще остался почерк того, кто был душой этого места; смиренный приют его работы был весь проникнут воспоминаниями о нем. Жестокая действительность казалась дурным сном; казалось, увидишь его высокий силуэт и услышишь звук знакомого голоса.

Хотя парламент и голосовал за учреждение новой кафедры, но он не предусмотрел одновременного основания лаборатории, необходимой для развития новой науки о радиоактивности. Пьер Кюри сохранил за собой небольшое помещение P.C.N. и в качестве временной меры получил в распоряжение большую комнату, отделенную от P.C.N.; кроме того, во дворе построили небольшое здание из двух комнат и мастерской.

Нельзя подавить в себе чувства горечи, когда подумаешь, что эта малость оказалась для него первой и последней, что первоклассный французский ученый в конечном счете никогда не имел подходящей лаборатории, хотя его большое дарование проявилось уже тогда, когда ему было только двадцать лет. Конечно, проживи он дольше, то раньше или позже ему создали бы удовлетворяющие его условия работы, — но еще в возрасте сорока семи лет он был лишен их. Представляют ли себе люди всю скорбь восторженного и бескорыстного творца большого дела, когда осуществление его мечты все время тормозится недостатком средств? Можно ли, не испытывая чувства глубокой горести, думать о самой непоправимой трате величайшего народного блага — таланта, сил и мужества лучших сынов нации?

Крайняя нужда в хорошей лаборатории составляла предмет постоянных дум Пьера Кюри; когда в 1903 году, принимая во внимание его известность, его патроны сочли себя обязанными настаивать, чтобы он принял орден Почетного легиона, он отказался от этого отличия, оставаясь верным своим убеждениям (изложенным в предыдущей главе); письмо, написанное по этому поводу директору об отказе от академических отличий, внушает то же чувство, как и цитированное выше:

«Прошу Вас, будьте любезны передать господину министру и осведомить его, что не имею никакой нужды в ордене, но весьма нуждаюсь в лаборатории».

Назначенный профессором в Сорбонну, Пьер Кюри должен был готовиться к новому курсу. Кафедра была учреждена для него и с очень широкой программой, поэтому у него была полная свобода в выборе материала для курса. Пьер Кюри воспользовался этим, чтобы возвратиться к дорогой для него теме, и посвятил часть лекций законам симметрии, изучению векториальных полей и тензоров и приложению этих понятий к физике кристаллов. Он имел намерение дополнить эти лекции и сделать из них курс физики кристаллов; это было бы тем более полезно, что эти вопросы мало известны во Франции. Темой других лекций служила радиоактивность, открытия, сделанные в этой новой области, и переворот в науке под влиянием этих открытий.

Занятый подготовкой к курсу и часто больной, Пьер Кюри продолжал тем не менее работать в лаборатории, организация которой постепенно налаживалась. Имея больше места, он мог принять к себе нескольких студентов. В сотрудничестве с А. Лабордом он исследовал радиоактивность минеральных вод и газов, выделяемых источниками; это была его последняя печатная работа.

Его умственные способности достигли тогда полного расцвета: можно было удивляться уверенности и точности его рассуждений о физических теориях, его ясному пониманию основных принципов и глубокому чутью явлений, инстинктивному, но усовершенствованному в течение всей жизни, посвященной исследованию и размышлению. Его экспериментальная ловкость, которая поражала уже в первых работах, еще больше развилась от практики. Он испытывал удовольствие художника, создав изящный прибор. Ему нравилось придумывать и строить новые приборы; я иногда говорила ему шутя, что он не мог бы быть счастлив, не сделав по крайней мере два раза в год подобной попытки. Его естественная любознательность и живость воображения побуждали его интересоваться различными предметами; он мог с поразительной легкостью менять тему исследования.

Он очень заботился о научной добросовестности и правильности своих печатных трудов. Прекрасные по форме изложения, они изобличали критический ум, направленный на свои же работы, и желание не утверждать ничего, что казалось ему не вполне ясным. Вот его мысли по этому поводу:

«При изучении неизвестных явлений можно строить очень общие гипотезы и продвигаться шаг за шагом с помощью опыта. Это методическое и прочное продвижение по необходимости медленно. Кроме того, можно прибегать к смелым гипотезам, определяющим механизм явлений; последний способ подсказывает некоторые опыты и облегчает рассуждение, делая его менее абстрактным путем применения образа. Но, с другой стороны, нельзя мечтать о подобной сложной теории, согласной с опытом. Слишком конкретные гипотезы почти наверно заключают в себе долю ошибки наряду с долей истины. Эта последняя доля, если она существует, составляет лишь часть более общего предположения, к которому придется когда-либо вернуться».

Итак, хотя он не колебался делать гипотезы, но не допускал их преждевременного напечатания. Он не мог освоиться с ходом работы, требовавшим спешного печатания, и чувствовал себя счастливее в области, где спокойно работали немногие исследователи. Такие соображения заставили его оставить на время исследования радиоактивности и возобновить прерванное изучение физики кристаллов; он думал также об изучении различных теоретических вопросов.

Педагогическая деятельность, в которой он стремился к совершенству, очень интересовала его и внушала мысли об общем направлении образования и о методах преподавания, в основу которых он хотел положить близкое знакомство с опытом и природой. С самого основания Ассоциации профессоров факультета он мечтал об одобрении его взглядов и о проведении постановления, чтобы преподаванию естественных наук было придано доминирующее значение в гимназиях для мальчиков и девочек. «Но, — говорил он, — такое предложение никогда не будет иметь успеха».