Виктор Афанасьев - «Родного неба милый свет...»

Стихотворение Дмитриева поразило Жуковского своей мрачной картинностью: кажется, как просто написано, даже и рифм нет, а слова идут мерно и сильно, как волны на скалу, на ту скалу, о которую вот-вот разобьется утлая ладья… Жуковский выучил это стихотворение наизусть: это был перевод из Гете — «Размышление по случаю грома».

Свободные от занятий часы он вместе с Александром Тургеневым проводил в пансионской читальне. Они читали и перечитывали громогласные и живописные оды Ломоносова и Державина, Хераскова и Петрова, басни Хемницера и Сумарокова, лирические стихи Михаила Муравьева, с любопытством проглядывали старые номера «Приятного и полезного препровождения времени», — его редактор, литератор-сентименталист Василий Подшивалов, уже в первом номере выразил желание, чтобы «перо его электризовали тихие колебания сердца». В одной из своих статей Подшивалов называет Карамзина «чувствительным, нежным, любезным и привлекательным нашим Стерном».[35] Журнал этот печатал не только сочинения современных русских литераторов, но и переводы с главных европейских языков; он проповедовал сочувствие к страждущему человечеству, любовь к уединенным добродетельным размышлениям, призывая читателя к нравственному самосовершенствованию.

Все это бродило в Жуковском, медленно им осознавалось, складываясь в картину пока еще не очень ясную, но туманно-привлекательную. Дух чувствительности нравился ему больше всего, поэтому Карамзин стал самым любимым его писателем. Жуковский перечитал «Бедную Лизу», много вечеров провел над «Письмами русского путешественника» — они будили мысль, поражали новизной, призывали к добру.

…От Карамзина — снова к Ломоносову и Державину… Жуковскому хотелось писать и торжественные оды и чувствительные философские стихи. Однажды он решился и написал нечто похожее на запомнившийся ему перевод Дмитриева из Гете. Он несколько раз переделал стихотворение, а потом разорвал его в клочки.

«Нет, не так надобно, — думал он. — А как?» И в ушах его возникал теноровый голос Баккаревича: «Стихотворный язык есть музыка. Иногда одна нота, нестройно, неправильно взятая, портит всю симфонию. Что ж, если много сделать таких неправильностей?.. Молодые стихотворцы! Заметьте это и старайтесь, чтобы слог ваш был чист, текущ, ровен и всегда сообразен предлагаемой материи; весьте всякую мысль, всякое слово; не гоняйтесь за странностями и строго наблюдайте, чтобы рифма покорялась рассудку, как своему царю».

По ночам, когда все спали, когда на кровати у дверей тихо посапывал немец-надзиратель Иван Иванович Леман, Жуковский смотрел во тьму под потолком и думал обо всем, что нахлынуло на него в пансионе: об энергичном, восторженном Баккаревиче, о новых товарищах, об Антонском… Вдруг вставали в его воображении суровые воины поэм Оссиана,[36] возникали пустынные и дикие скалы северных стран, заносимые снежным прахом; появлялся безутешный и мрачный поэт Юнг[37] на освещенном луной кладбище… Вася думал о Руссо, Сен-Пьере, которые восхваляли уединенную сельскую жизнь, и ему виделись лесные и луговые дали в Мишенском, дикая дубрава у Васьковой горы… Он ворочался с боку на бок и вздыхал. Этот хаос, этот многообразный мир стихов и прозы сладко окутывал его и тревожил. Под утро печи остывали, становилось прохладно. Он натягивал на голову суконное одеяло и засыпал.

Ему страстно захотелось сделаться известным литератором и жить в «шалаше убогом»… И тогда было бы так, мечтал он, как написал Карамзин в стихотворении «Дарования»:

Потомство скажет: «Здесь на лире,На сладкой арфе, в сладком миреИграл любезнейший поэт;В сей хижине, для нас священной,Вел жизнь любимец муз почтенный;Здесь он собою красил свет;Здесь будем утром наслаждаться,Здесь будем солнце провожать,Читать поэта, восхищатьсяИ дар его благословлять».

…Александр Тургенев каждый день после шести часов шел домой — квартира его отца находилась на Моховой в здании университета, в двух шагах от пансиона. В эту зиму старший брат Александра Андрей стал студентом университета. У них были еще два брата — Николай и Сергей, восьми и пяти лет. Николаю уже давали уроки студенты, друзья Андрея.

С 1780-х годов Иван Петрович Тургенев был одним из просвещеннейших покровителей молодых русских литераторов. Так, встретив в Симбирске Карамзина, тогда почти не думавшего о своем будущем светского молодого человека, блиставшего в симбирских гостиных, он убедил его вернуться с ним в Москву, ввел его в кружок Новикова и помог начать литературную деятельность.

Ивана Петровича Жуковский увидел в первый же месяц своего учения. Тургенев пришел вместе с Антонским в класс Баккаревича: он был высок и тучен, полное его лицо и голубые небольшие глаза светились добротой. Он прослушал часть лекции и отправился в другой класс. За ним, погрозив пальцем «Парнасу», вышел и Антонский.

По субботам за Жуковским заезжала в пансион Варвара Афанасьевна Юшкова — она ждала его у Антонского. По дороге расспрашивала обо всем, что произошло за неделю. Жуковский рассказывал ей о Баккаревиче, о «танцевальном мастере» Морелли, с которым он не ладил, потому что был несколько неуклюж, об учителе немецкого языка Гейме, который на уроках будил сонливого Александра Тургенева легким ударом деревянной указки по голове, о смешных уроках военного строя, когда ученики шагают и поворачиваются вразнобой и задевают друг друга бутафорскими ружьями, а престарелый, но суетливо-бойкий унтер-офицер командует фальцетом: «Стройсь!.. От но-ги!.. Марш!.. На плечо!.. Лево-право… раз-два… Стреляй!»

В марте приехал в Москву Павел Первый, но торжественного въезда и коронации не было еще дня три. Он жил в Петровском дворце и неофициально разъезжал по городу, появляясь в самых неожиданных местах. Полицмейстер Эртель сбился с ног, наводя в Москве порядок.

Однажды в пансионе во время обеда распахнулись двери столовой, вбежал старший надзиратель и крикнул не своим голосом: «Встать!» Недоумевающие ученики с шумом поднялись. Вошли трое военных в треуголках и походных мундирах. Один из них — небольшого роста, курносый, с холодным и строгим лицом — прошел между столов, близко глядя в лица воспитанников, потом надвинул шляпу на глаза и вышел, сильно стуча ботфортами. Офицеры и надзиратели побежали за ним. Двери закрылись. Это был новый император. Его посещение продлилось всего несколько секунд.