Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона

Мадам Тальен, а также и Жозефина приписывали эту жестокость Наполеона его нерасположению к поставщику армии Уврару, который был возлюбленным Терезии в течение пяти лет [8] . Несмотря на это, она не пренебрегала ничем, чтобы склонить к себе Бонапарта. Страстное желание играть видную роль в салонах нового режима, быть, как прежде, во времена Директории, героиней дня заставляло ее в своих письмах и просьбах забывать всякое достоинство и гордость. Она не брезгала никаким средством, чтобы умягчить жестокое сердце первого консула. Но ничто не помогало. Даже самые умоляющие письма к приятельнице Жозефине не имели ни малейшего успеха. У Наполеона было свое личное мнение относительно нравственности женщины, и только к одной он обнаружил слабость в этом отношении, а именно к Жозефине.

У Терезии Тальен было слишком бурное прошлое. Она слишком выставляла свое тело напоказ всему свету и слишком давала волю своим страстям. В стенах Тюильри он хотел видеть только порядочных и приличных женщин. Первое, чем он это доказал, была более приличная мода, введенная им при дворе. Настал конец всем мифологическим фантазиям дам, телесного цвета трико были изгнаны, и формы тела, как бы они ни были прекрасны, должны были скрыться под платьем. И сама Терезия, королева моды, задававшая прежде тон, должна была подчиниться этим требованиям. И она подчинилась. Она жила даже почти по-буржуазному с Увраром, каждый год рожала ему по ребенку и изгнала из своего обихода все то, что могло не понравиться первому консулу. Она все еще была красива. Ей было около тридцати лет, и она не скрывала своего возраста с торжествующей гордостью зрелой красавицы. Но двери Тюильри упорно оставались для нее закрытыми, сколько она ни проливала тайком слез ярости и сожаления.

Наконец зимой 1802 года Наполеон сжалился над прекрасной грешницей. Он назначил ей свидание на знаменитом маскараде у Марескальки. Чтобы быть узнанной, она должна была прикрепить себе зеленый бант и взять под руку домино, украшенное таким же бантом. Настал вечер. Закутанная в домино с зеленым бантом, мадам Тальен в волнении ходила по празднично убранному залу. Наконец показались два домино, из которых одно было с таким же зеленым бантом, как и она. Когда он поравнялся с Терезией, он тотчас же отделился от своего спутника – это был доктор Лукас, – и подал ей руку. В течение по крайней мере часов двух можно было наблюдать вместе эти два украшенные зелеными бантами домино, которые в самом оживленном разговоре прогуливались по залу. Одно, казалось, изливалось в просьбах и мольбах, другое оставалось холодно и непреклонно. Время от времени, как бы в виде слабого утешения, он говорил ей лестные любезности. Ответ был точен: первый консул отказывал прежней «собственности правительства» в доступе в Тюильри. То, что было до тринадцатого Вандемиера, теперь нужно было предать забвению. В то время он нуждался в ее обществе, потому что Барра, Уврар и многие другие могли ему быть полезны. Но времена изменились. Теперь он был господином положения. У него не было ни малейшей охоты вводить при консульском дворе легкие нравы Директории, что, несомненно, случилось бы с появлением Терезии в Тюильри. Кроме того, ему не очень-то приятно было вспоминать то время, когда он принужден был обращаться к ней с просьбой денег на новую амуницию.

Но от Терезии не так-то легко было отделаться. Когда настали времена Империи, когда та самая Жозефина, с которой она когда-то делилась любовью Барра, которой она так часто протягивала руку помощи, если легкомысленной креолке приходилось слишком запутаться в долгах, когда эта Жозефина облеклась в пурпурную мантию и надела на голову корону, тогда Терезию охватило еще более жгучее желание блистать в том дворце, двери которого так жестоко закрывал перед ней властный приказ одного человека. О, как хотелось ей затмить своей победной красотой, грацией, светскостью всех этих новоявленных супруг маршалов и герцогинь, которые неловко путались в своих тяжелых придворных шлейфах! Она, бывшая маркиза де-Фонтене, показала бы им всем, что она не забыла этикета старого режима, несмотря на свое превращение в «богородицу Термидора» и львицу Директории!

Ей оставалось одно средство достигнуть этого. Она должна была попытаться еще раз лично переговорить с императором. Ведь он тоже был мужчина, почему же именно он должен был избежать ее чар? Но где же и когда можно было видеться с ним? Только на маскарадах, которые Наполеон никогда не пропускал и которые были доступны для всех. Терезия была упряма. Император рассказывал сам на острове Св. Елены, что каждый год одна и та же маска подходила к нему. Она напоминала ему о прошлом, вспоминала все то, что она сделала для него и для его близких. Он вежливо выслушивал ее, но ответ был всегда один и тот же. Однажды он сказал ей: «Я не отрицаю, мадам, что вы очаровательны, но вдумайтесь только в то, чего вы требуете от меня. Судите сами. У вас было два или три мужа и куча детей со всего света. Без сомнения, каждый считает за счастье быть соучастником первого ошибочного шага; при втором уже сердятся, но, может быть, все-таки прощают. Но все другие! И потом опять и опять… Вникните в мое положение и судите сами. Что вы сделали бы на моем месте? И к тому же я еще вынужден соблюдать известный декорум».

Терезия не нашла ничего возразить на это, кроме как «Ваше величество, не отнимайте у меня по крайней мере надежды!». Таким же точно образом они еще не раз встречались на маскарадах, и ни тот, ни другая не пропускали этих свиданий.

Но Наполеон оставался тверд в своем решении. В этом отношении он был неумолим даже со своими братьями. Он никогда не мог простить Люсьену его женитьбу на Александрине Жубертон, которая родила ему ребенка до брака. Мадам Висконти не имела доступа к императорскому двору, потому что она была любовницей Бертье. Мадам Грант, возлюбленная, а впоследствии супруга Талейрана, была исключена из придворного общества по тем же соображениям. Он не потерпел бы даже больше ее присутствия в доме самого Талейрана, если бы министр не сделал ее своей законной женой. Он предоставил ему на выбор: или жениться на мадам Грант, или же выгнать ее из своего дома, и предоставил ему решить это в двадцать четыре часа.

Наполеон выказал точно так же не большую снисходительность и по отношению к легкомысленной мадам Реньо де-Сен-Жан-д'Анжели, которая не соблюдала верности ни своему мужу, ни своим многочисленным любовникам. Ее «ошибки» с одним из кобургских принцев были причиной того, что ее муж не сделался министром. 20 февраля 1809 года император писал главному канцлеру Камбасересу:

«Позовите к себе господина Р(еньо) и сообщите ему, что его жена ведет себя самым скандальным образом. Ее будуар – это срам всего Парижа. Она должна немедленно изменить свое поведение, иначе если она будет продолжать вести себя по-прежнему, то я буду принужден дать ей официальное доказательство моего неудовольствия».