Роберт Штильмарк - Звонкий колокол России (Герцен). Страницы жизни

Власти уже успокоились, полагая, что повешенные обречены вечному молчанию за безвестными своими могилами, а сосланные каторжники и их героические жены принуждены молчать заживо: им запрещено все — переписка, свидания, возвращение. Дети их не имеют права носить фамилии отцов. Какая невыносимая, жгучая тайна! Она стучала в сердце Искандера, когда он тихо шагал мимо Зимнего дворца (отстроенного вновь после страшного пожара 1837 года), словно обходил невидимые шеренги декабристского каре на площади!..

…Среди войск, выведенных для присяги Николаю 14 декабря 1825 года, все громче слышался ропот. Шестнадцать суток назад войска уже присягнули Константину. Его мало знали, но про Николая говорили, что он еще и похуже Константина.

Собравшимся в Зимнем военачальникам повелели начать церемонию присяги построенных на площади войск, но даже не все командиры знали, что по воле покойного Александра Константин уступает престол Николаю и что недавнюю присягу Константину надо считать недействительной. С площади прибегали в Зимний дворец адъютанты и вестовые, докладывали, что войска не хотят присягать другому императору.

Что это? Ужели бунт в Московском полку? Вот флигель-адъютант князь Голицын приносит весть, что на площади смертельно ранен генерал Милорадович… И, пожалуй, был момент, когда у повстанцев имелся шанс победить. Три роты мятежных лейб-гренадеров перебежали Неву, направляясь к Зимнему, и ринулись во внутренний его двор, рассчитывая там встретить своих. Но встретили саперов, верных царю, и… пустились прочь! У лейб-гренадеров вполне хватило бы сил захватить дворец, арестовать Николая и его свиту. Николай встретил их у Адмиралтейского бульвара, покрытого снегом.

— Куда вы? — крикнул им будущий самодержец. — Если вы за меня — ступайте направо. Если против — налево!

— Налево мы! — ответили солдаты и отхлынули к строящемуся Исаакию.

Николай посылал на площадь митрополита Серафима.

— Воины! — пытался тот увещевать восставших. — Вы против бога, царя и отечества!

— Какой ты митрополит? — отвечали ему голоса солдат. — Двум царям на двух неделях присягнул!

Но командиры восставших теряли инициативу, власти же, оправившись, действовали решительнее. Сорвалась попытка завязать с восставшими переговоры, возложенные на великого князя Михаила Павловича и генерала Войнова. Кюхельбекер заставил их удалиться, пригрозив пистолетным выстрелом. Не удались конные атаки — восставшие вместе с народом на площади встретили конников камнями и поленьями от постройки Исаакиевского собора. Щетиной штыков отразили солдаты новые попытки конницы прорвать каре.

А тем временем готовили артиллерию. Залпом командовал сам Николай.

Каре смешалось. Стонали раненные картечью. На Неве Бестужев еще пытался собрать остатки войск, занять Петропавловскую крепость. Картечью лед взломало. «Братцы, тонем!..» Пушки били по тонущим. Ночью на Неве рубили проруби, спускали под лед убитых и умирающих.

Известно мне: погибель ждетТого, кто первый восстаетНа утеснителей народа;Судьба меня уж обрекла,Но где, скажи, когда былаБез жертв искуплена свобода? —

так Рылеев писал незадолго перед событиями…

«Эти люди, — думалось Герцену на площади, — знали, что погибнут, но раз всенародно заявленная мысль о русской свободе никогда не погибнет. Пушечный гром с Сенатской площади разбудил целое поколение, а раскаты его дойдут до всего народа. Замолчать их не удастся!»

В тот же день, 14 декабря 1839 года, пытался он разговориться о событиях на площади со своим 20-летним кузеном Сергеем Львовым-Львицким, сыном того самого дяди-сенатора, с которым Шушка обитал в старом московском доме близ церкви Рождества Богородицы в Путинках.

От вопросов Александра Герцена его молодой кузен Сергей позеленел и съежился.

— Шушка, — ответил он, понижая голос до шепота. — Ты с ума сошел! Забыл, где мы находимся? Это, братец ты мой, не Вятка, а Санкт-Петербург! Здесь за всеми нами — шпион на шпионе, у каждой стены — уши, каждый третий — доноситель. А все Дубельты, Бенкендорфы и Аракчеевы живехоньки-здоровехоньки и по-прежнему всегда начеку! Замолчи!

На другой день те же предостережения повторил поверенный в делах Ивана Алексеевича, чиновник Лисенко, косясь в сторону кухарки: мол, нынче при посторонних не очень-то разговаривайте!

«Веселый городок», — подумалось Герцену.

Зато очень теплый прием молодой Герцен нашел у поэта В. А. Жуковского, И. И. Панаева, встретился (и на первых порах не поладил!) с Белинским (спустя немного времени они стали близкими друзьями), с восхищением смотрел спектакли лучших столичных театров. «Велик, необъятен Шекспир!» — восклицает он в письме жене под впечатлением игры Каратыгина в роли Гамлета. Этой поездкой в столицу Герцен подготовил себе почву для продолжения службы здесь, в умственном центре империи.

В город всеслышащих ушей Герцены переезжали не без тайных опасений и неважных предчувствий. И хотя за недолгую петербургскую жизнь в 1840 году Александр немало написал, познакомился с выдающимися людьми столицы, виделся со своим другом по вятской ссылке архитектором Витбергом, наслаждался театрами столицы, а по службе был произведен в коллежские асессоры — все-таки свое настроение безнадежности и безвыходности выразил он в письме Огареву. Тот подтвердил: «Душно, душно, невыносимо душно!» По оценке обоих друзей, такое настроение было общим для всех.

Гроза разразилась как будто бы из-за пустяка, но… предостережения оправдались. Полиция перехватила письмо Герцена к отцу, Ивану Алексеевичу Яковлеву. Сын рассказывал в письме, что, по слухам, некий петербургский будочник у Синего моста сам грабил прохожих.

«За распространение неосновательных слухов» Герцен высочайшим повелением был выслан из Петербурга «с определением на службу в одну из губерний, кроме столиц». Неусыпный граф Бенкендорф поспешил довести царскую волю до сведения министра внутренних дел А. Г. Строганова. Высылка была на этот раз оформлена как «перевод по службе». В июле 1841 года после начальственных увещеваний, вызовов к Дубельту и сильных волнений жены Герцен приносит должностную присягу в знаменитом Софийском соборе Новгорода в связи со своим вступлением в должность советника губернского правления.

Древний и красивый город на Волхове оказался для Герцена неприветливым. Семейные горести и болезни омрачали и без того горькую полосу новгородской ссылки. Потеряв еще в Петербурге новорожденного сына, Герцены похоронили в Новгороде только что родившуюся дочь.