Берта Порозовская - Александр Меншиков. Его жизнь и государственная деятельность

Глава V

Дело царевича Алексея. – Роль Меншикова в этом деле. – Столкновение с Шафировым. – Отнятие уМеншикова военной коллегии. – Смерть Петра Великого и ее значение для Меншикова. – Вопрос о престолонаследии. – Деятельность Меншикова и его партии. – Вступление на престол Екатерины

Биография Меншикова так близко соприкасается и даже переплетается с биографией Петра Великого, что нам нельзя не остановиться тут на одном эпизоде, который главным образом, конечно, относится к последней, но в котором и Ментиков играл некоторую, хотя, прибавим тут же, сильно преувеличенную роль. Мы говорим о деле царевича Алексея.

Для государя, подобно Петру посвятившего все свои силы служению известной идее, вопрос о том, способен ли его предполагаемый преемник продолжать начатое им дело, должен был иметь первенствующее значение. А между тем постепенно выяснилось, что этот преемник не только не обладает желательными способностями, но и совершенно не сочувствует самому делу и при первой возможности не преминет разрушить все то, что было достигнуто ценою таких страшных трудов и жертв. Неудавшийся сын грозил свести к нулю все результаты блестящей и беспримерной деятельности отца.

И для Меншикова вопрос о направлении будущего императора был вопросом глубокой важности, вопросом жизни или смерти, по крайней мере, политической. Мы уже неоднократно указывали, как тесно связана была участь любимца с участью Петра, с его направлением. Вне этого направления, с которым он сроднился, которому оказал столько услуг, первенствующая роль этого безродного выскочки становилась немыслимой. Мало того, ввиду общей ненависти к временщику, сама жизнь его с переменой царствования висела на волоске...

И вот человек, существование которого грозило опасностью реформам Петра, положению и, может быть, самой жизни его фаворита, устранен... Несчастный царевич, выманенный из своего безопасного убежища за границей, обнадеженный обещаниями полного прощения, умирает после произнесения над ним смертного приговора, умирает жертвой варварских допросов и истязаний... Является вопрос – какую роль играл Меншиков во всем этом деле, в котором был так сильно заинтересован?

Что гибель царевича была на руку князю, что он не пытался поколебать в Петре его страшную решимость пожертвовать родным сыном интересам государства, что он с более легким сердцем, чем кто-либо другой из участников комиссии, подписал свое имя под смертным приговором – все это, ясно само собой, вытекает из самой сущности дела. Но писатели, благоговеющие перед памятью Петра Великого и стремящиеся снять с него хоть часть ответственности за это кровавое, возмущающее человеческую натуру дело, стараются свалить ее на Меншикова, выставляя его (и отчасти Екатерину) главным виновником антагонизма между отцом и сыном, долго и систематически подготовлявшим последнюю трагическую развязку. Таково, главным образом, мнение Погодина, в свое время написавшего целый обвинительный акт против Меншикова и Екатерины. Но все эти обвинения не имеют никакой фактической подкладки и основаны на одних лишь соображениях психологического характера, против которых можно выставить целый ряд других соображений, на наш взгляд, более основательных.

Мы упомянули вскользь, что в 1703 году Меншиков был назначен обер-гофмейстером царевича, а наставником его – барон Гюйсен, весьма образованный немец[8]. Алексею в то время шел 12 год. Воспитание его было уже довольно запущено. Первые его учителя и воспитатели из русских были люди малообразованные, нерасположенные к новым порядкам; немец Нейгебауэр, приставленный к нему в 1701 году, также оказался плохим руководителем: будучи неуживчивого нрава, он вечно ссорился с русскими учителями, сторону которых принял Меншиков, и вследствие этого был удален. Царевич под влиянием родственников матери успел уже проникнуться нелюбовью к иноземцам и всему новому. Но все это, при юности Алексея, было еще поправимо. Барон Гюйсен слыл человеком высокого образования; программа воспитания царевича, представленная им на одобрение Петра, была составлена прекрасно; Алексей, по-видимому, стал делать большие успехи. Но, к несчастью для последнего, в начале 1705 года Гюйсен был вдруг отправлен за границу с разными дипломатическими поручениями и вернулся только через 4 года. Царевич долгое время жил в Преображенском, почти ничего не делал и окончательно подпал под прежние неблагоприятные влияния.

Громадная, роковая ошибка, имевшая самые печальные последствия! Но действительно ли только ошибка? Не было ли это удаление от царевича нужного человека в самое важное для воспитания время сознательным шагом, началом сложной интриги, закончившейся в 1718 году в застенках Преображенского приказа? Поручения, данные Гюйсену, вряд ли были такой первостепенной важности и невозложимы ни на кого другого. Каким же образом царь мог пожертвовать ради них таким важным, имеющим общегосударственное значение делом, как воспитание наследника престола? Не были ли тут замешаны интересы других лиц, и не их ли влиянию следует приписать эту странную оплошность царя?

Таковы соображения, из которых исходит Погодин, и на основании которых он считает возможным обвинить Меншикова. По его мнению, последний-то и дал Петру злоумышленный совет отправить Гюйсена в чужие края. Уже в то время у фаворита будто бы было тайное намерение приучить царевича к праздности и лени, давая ему простор и свободу для препровождения времени с его родными, приверженцами старины, с попами и монахами, к которым он получил известное расположение еще при матери, – и тем приготовить будущий разрыв с отцом. Это, по словам Погодина, доказывается и жалобами царевича, говорившего при венском дворе, что Меншиков приучал его к пьянству, дурно обращался с ним. “Я никогда не оскорблял отца, – говорил, между прочим, Алексей, – если же имею немного ума, то это происходит от Бога и от Меншикова, который дал мне дурное воспитание, всегда меня утеснял, не заставлял учиться и от юности окружил дурными людьми и дураками”. Жаловался царевич и на Екатерину, обвиняя ее в том, что она из ненасытного честолюбия восстанавливала против него царя, а между тем, сохранились письма, в которых он благодарит ее за неоднократное заступничество перед отцом.

Итак, по мнению Погодина, у Меншикова еще в начале 1705 года был составлен тщательно обдуманный план, клонившийся к устранению царевича от престола. Но, спрашивается, что именно могло побудить Меншикова к составлению такого плана, в чью пользу он начинал эту опасную интригу, конец которой так трудно было предвидеть? В пользу Екатерины? Но она еще так недавно сошлась с Петром, и надо было обладать сверхчеловеческой прозорливостью, чтобы предвидеть в 1705 году брак русского царя с пленной иноземкой. Напротив, всякий здравомыслящий человек должен был на месте Меншикова стараться воспитать будущего царя в духе новых идей, сделать из него человека, сочувствующего стремлениям отца, смотрящего его глазами на его друзей и помощников. Если же на самом деле Меншиков в качестве обер-гофмейстера ничего не сделал для того, чтобы удалить царевича от вредных влияний, то это было вызвано теми же причинами, по которым и Петр так долго не обращал внимания и на воспитание сына: ему просто было некогда. уж если постоянные разъезды и заботы о государственных делах мешали отцу следить за тем, что происходит в Преображенском, то Меншикову, занятому сначала в Петербурге, потом в Литве и Польше, тем более было не до того: где тут думать о воспитании будущего властелина, когда приходится вечно смотреть в оба, напрягать все усилия, чтобы угодить настоящему? Удаление Гюйсена было несомненно громадной ошибкой, но видеть в этом обстоятельстве начало тонко рассчитанной маккиавелевской интриги царского фаворита решительно нет никакого основания.