Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

А вечером эту ненависть мы несли уже на головы фашистов. Лишь один мой экипаж сбросил на вражеский аэродром больше двух тысяч килограммов «гостинцев», поджег много самолетов, в трех местах вызвал большие взрывы, вероятно, боеприпасов или складов с горючим. Когда после посадки всем составом осмотрели машину, обнаружили тридцать две пробоины. Они были повсюду — и в задней части фюзеляжа, и в кабине радиста, и на плоскостях, и совсем рядом с бензобаками. Перебитые тяги секторов газа двух моторов держались только чудом. Пола моего кожаного реглана была продырявлена, пуля прошла между руками и штурвалом и пробила козырек кабины. А в штурманской рубке пробоин было столько, что оставалось только удивляться, как уцелел Евгений Иванович, — пуля лишь слегка поцарапала ему палец на правой руке.

…Проходят дни за днями, а положение на фронте не улучшается. Наши войска ведут ожесточенные бои, это мы чувствуем и по себе — каждую ночь вылетаем бомбить врага. Но отступление продолжается. После каждого сообщения Совинформбюро будто ножом режут по сердцу. Люди от радиорубки расходятся молчаливые, мрачные, из репродуктора им вслед тревожно и призывно несется: «Идет война народная, священная война…» А в полете в наушниках чуть не на всех волнах звучит геббельсовская болтовня. Если верить этим противным голосам, то и наш аэродром давно находится в руках фашистов, а линия фронта проходит под самой Москвой. Враг всячески сеет панику, забрасывает в тыл диверсантов и шпионов. Поднимает голову притаившаяся до поры всякая нечисть — изменники, предатели, завербованные врагами люди. Мы и сами однажды едва не стали жертвами вражеской диверсии.

Летчики и штурманы для получения задания обычно собирались в землянку, на КП командира эскадрильи. Здесь мы дожидались приказа на боевой вылет, изучали маршруты, цель, прорабатывали порядок выполнения задания. В углу, на скрипучем столе, стояли телефонный аппарат и сделанная из гильзы лампа-коптилка. Как только начинал звонить телефон, все умолкали и прислушивались к тому, что отвечал майор Чирсков. Если ответ состоял из слов: «ясно», «понятно», «слушаюсь», это означало для нас разрешение на вылет. Положив трубку, комэск только добавлял: «Никаких изменений, выполнять все так, как прорабатывали предварительно». И мы, быстро собрав свои «манатки», расходились по самолетам. Однажды в ожидании приказа на вылет мы долго засиделись в землянке. Была уже ночь. Вдруг с улицы послышался крик: «Стой! Стрелять буду! Тревога!» И послышалась автоматная очередь.

Все выскочили наверх. Стрелял часовой у входа в землянку — механик Подопригора. Он заметил, как кто-то, крадучись, приближался к командному пункту и что-то искал на земле. Часовой заподозрил недоброе и криком остановил его. Неизвестный хотел улизнуть, но очередь из автомата заставила его залечь. Когда мы подошли и осветили карманным фонарем прижавшегося к земле человека, то узнали в нем мастера по вооружению Кантора. Его тут же арестовали. Он, оказывается, еще днем заходил в землянку, оставил под нарами гранаты, вывел от них шнур на улицу и замаскировал его. Теперь же ему только и оставалось ждать, когда летный состав соберется на КП, незаметно подкрасться и, дернув за шнур, взорвать гранаты. Целая эскадрилья тяжелых бомбардировщиков оказалась бы без летчиков, штурманов и радистов… Кантора мы больше не видели. Нам сообщили потом, что он был завербован немецкой разведкой.

Этот случай заставил нас задуматься и о других недавних подозрительных происшествиях. Как-то на самом взлете у майора Чирскова оторвалась двухсотпятидесятикилограммовая бомба. Правда, она не взорвалась, но причина «чп» осталась невыясненной. Потом, также при взлете, на глазах у всех взорвался один из кораблей, и весь экипаж погиб. Почему это случилось, в чем и чья тут вина — ответить точно, конечно, вряд ли кто бы смог. Но как бы ни было, война безжалостно учила нас и бдительности. И никто больше скептически не отмахивался, когда комиссар Чернов проводил беседы о дисциплине, бдительности.

…Сегодня я полечу в тыл противника для выброски разведчиков. «Ваша задача, — сказал мне командир эскадрильи, — доставить десант в составе двадцати человек в тыл противника и выбросить их на парашютах. Подробности узнаете у начальника штаба, а лучше поговорите с капитаном Сушиным и его штурманом Скорыниным — им приходилось выполнять подобное задание». Но когда мы со штурманом Сырица пошли к ним, почти ничего важного для себя не услышали, кроме лестных отзывов о самих десантниках да кое-каких незначительных данных о районе цели.

— О-о, эти ребята такие боевые и славные, — восторгался Миша Скорынин, — что палец им в рот не клади, сразу откусят. С ними летать одно удовольствие. Они и место, куда им прыгать, покажут сами.

Приняв на борт парашютистов, я вырулил на старт и остановился в ожидании, пока разрешат взлет. На прозрачном диске вращающихся винтов отражались последние лучи заходящего солнца. Впереди, в конце аэродрома, возвышается водонапорная башня, чуть правее виден клуб, где мы еще не так давно, в последнюю мирную субботу, смотрели «Сильву». Березовая роща за стадионом слегка уже начинает желтеть. Но вот зеленая ракета! Корабль берет разбег, плавно отрывается и начинает набирать высоту. Выше нас почти сплошная облачность. Но через некоторое время на ней появляются «материки и острова», сквозь них порой замечаем мерцанье ярких звезд. Земля погружена во мрак, она кажется огромным черным экраном, на котором немыслима никакая ориентировка. Евгений Иванович сегодня как никогда поглощен расчетами, вычислениями. Но облака понемногу рассеиваются. Внизу появилось зарево пожаров — пролетаем линию фронта.

Все мы сильно замерзли. Десантники ходили по кораблю и, чтобы как-то согреться, прыгали на месте, размахивали руками. Постепенно снижаемся, становится теплее. Десантники начинают чаще поглядывать на часы, поправляют лямки парашютов, старший группы что-то уточняет со штурманом на карте. Затем Евгений Иванович выходит ко мне и показывает на едва заметные ориентиры на земле: поляна в лесу, речка. Делаю разворот, штурман дает мне курс для захода на цель. Продолжительно гудит сирена — сигнал «приготовиться!» для первой группы. Отряд будет прыгать с трех заходов. Раздаются прерывистые гудки — и часть десантников покидает корабль. Затем все повторяется еще и еще раз. На третьем заходе ко мне подходит старший группы капитан Симон, показывает место, куда ему следует прыгать, прощается с нами, дружески толкнув плечом, благодарит кивком головы и через бомболюки вываливается в темное ночное небо. С небольшим креном, по восходящей спирали я начинаю набирать высоту. Некоторое время на месте высадки мы замечаем отдельные вспышки карманных фонарей, но вскоре они исчезают. Радист Бутенко отправляет на КП радиограмму, что задание выполнено. Корабль ложится на обратный курс.