Софи Аскиноф - Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины

Все мои попытки догнать убегающего виновника оказались тщетными. Это обстоятельство открыло мне, каким опасностям я могу подвергаться. Наконец, после всех этих преследований, дирекция императорских театров сообщила нам, что французский театр не будет сохранен.

Война между Францией и Россией казалась неотвратимой. Неприязнь к французам стала популярной. Эта ненависть подпитывалась статьями одного французского эмигранта, который издавал в Санкт-Петербурге газету «Северная пчела»87, полную самых грубых оскорблений в адрес Наполеона. Само дворянство и лучшее общество аплодировали этим отвратительным диатрибам».

Это объемное свидетельство А. Домерга многое нам сообщает о давлении, испытываемом французской колонией в Москве накануне 1812 года. Под угрозами и под воздействием страха французы молчали или, по меньшей мере, вели себя чрезмерно осторожно. Если первое время еще можно было надеяться на успокоение умов, теперь уже мало кто в это верил. Совсем наоборот. Каждый новый день свидетельствовал об ухудшении ситуации. Русские в целом относились к Наполеону негативно, чтобы не сказать с ненавистью. Многие надеялись на его скорый конец и крах наполеоновской империи. Рассказывали даже, будто в русских избах устраивали традиционные сеансы ворожбы с протыканием иглой фигурки, дабы ускорить это событие. Но французский император находился на вершине славы и не останавливался ни перед чем в своих амбициях. Вследствие этого угроза войны между двумя странами возрастала, а с ней – угроза нашествия мощной наполеоновской армии. Многие природные явления понимались в этом смысле: комета, которую видели в небе в 1811 году, или ураган, сваливший конную статую Петра Великого, установленную на куполе здания сената. Оба эти инцидента истолковывались как дурные приметы. Они беспокоили и суеверных русских, и обосновавшихся в Москве французов. Арман Домерг запрещал себе верить во все это. Но и он не мог забыть, что последний спектакль Французского театра в новом здании закончился в пламени случайно возникшего пожара. Сюжет представляемой пьесы Д. Кашина – пожар, и пламя в тот день пожрало практически весь театр. Зловещее предзнаменование для труппы! «Хотя и не веря во все эти дурные знаки, – писал он, – я, тем не менее, счел благоразумным не дожидаться развития событий и, освободившись от всех своих обязательств перед дирекцией императорских театров, обратился в соответствии с правилами с просьбой о выдаче мне паспорта для возвращения во Францию, ибо вдали от столицы просьба эта сопряжена с бесконечными формальностями». Для него все было ясно, он предпочитал уехать, пока ситуация не испортилась окончательно. После трех месяцев ожидания он получил отказ. «Потеряв всякую надежду получить разрешение вернуться на родину, – писал он, – я не знал, чем занять себя в своей праздности. Всякие наши связи с русским обществом разом оборвались. Дворяне, предвосхищая разрыв договоров, умножали унижения и даже пускали в ход кулаки против французов, учивших их детей. Такие методы, подхваченные учениками и даже прислугой, делали положение тех шатким». Итак, все чувствовали, что война на пороге, несмотря на то что Наполеон и Александр окружали свои военные приготовления строжайшей тайной. Но для кого это по-настоящему оставалось тайной? Уж точно не для московских французов…

Война объявлена (июнь 1812)

12/24 июня 1812 года Наполеон I перешел реку Неман, ту самую, на которой был подписан на плоту Тильзитский договор88, и бросил свою Великую армию в направлении на Москву. Так началась знаменитая и страшная Русская кампания. Имея в своем распоряжении около четырехсот тысяч человек разных национальностей, – как говорили русские, «двунадесять языков», – император быстро продвигался вперед. 16/28 июня он был в Вильне89, через месяц – в Витебске, в августе – в Смоленске. В России страх охватывал не только население, но и политическое руководство, опасающееся худшего.

Вторжение наполеоновской армии в Россию

В Москве ситуация находилась в руках нового генерал-губернатора города, генерала Ростопчина, отправленного в отставку (в 1801 году) царем Павлом I. Новый царь Александр I вернул его на службу. 47-летний губернатор любил и хорошо знал Москву, в которой родился. Однако он колебался. Огромная ответственность, лежащая на нем, еще больше увеличилась в начальный период войны, когда дела пошли не лучшим образом. Но он был настоящим патриотом. Он принял должность и, вступив в нее 1/13 июня, сделал все, от него зависящее, чтобы обеспечить в городе порядок и безопасность. В этом ему помогали гражданский губернатор г-н Обрезков и полицмейстер Брокер. Как писала спустя почти пятьдесят лет его дочь Наталья, «в 1812 году мой отец поставил на службу Отечеству свое состояние, свои силы и саму жизнь»90. Генерал Ростопчин тотчас же обратился к царю с просьбой разрешить усилить наблюдение за обосновавшимися в стране французами, подозреваемыми в измене. Сначала Александр I отказывался от этой меры, которую считал необоснованной и бесполезной. Но перед лицом усиливающейся опасности он уступил и дал генералу «карт-бланш», как он высказался перед Сенатом. Параллельно губернатор Ростопчин приказал своей супруге, тайно перешедшей в католичество и посещающей приход Сен-Луи-де-Франсэ, временно прервать там все контакты. «Аббата Сюррюга, кюре французского прихода Святого Людовика, – писала его дочь Наталья, – попросили сделать его визиты столь редкими, сколь это было возможно, и моя матушка также согласилась принять некоторые меры, чтобы не быть замеченной в исполнении своих религиозных обязанностей». Это понятно: не то время, чтобы посещать, даже тайно, французов. Приезд на несколько дней в Москву 13/25 июля царя Александра как будто несколько успокоил умы. Он приехал призвать москвичей к мобилизации войск и воли, чтобы уверенно противостоять наполеоновской армии. Но действительно ли этого достаточно? Можно усомниться. Его отъезд в ночь с 18/30 на 19/31 июля оставил население наедине с его сомнениями и страхами.

Очень скоро пришлось принимать быстрые решения. На следующий день после сдачи Смоленска (6/18 августа) все стали готовиться к худшему. Губернатор Ростопчин начал эвакуацию городских ценностей, хранящихся в церквях, монастырях, музеях и библиотеках. Для этого проводились реквизиции повозок и лошадей. Тяжело нагруженные, они покидали город в направлении Владимира и Нижнего Новгорода. С каждым днем возрастало количество жителей, которые, собрав вещи, бежали из города, тогда как испуганные жители Смоленска прибывали в Москву, рассчитывая найти в ней убежище. Это была впечатляющая чехарда. Москвичи обвиняли беглецов, часто богатых и надменных, в трусости. Некоторые из последних переодевались, чтобы избежать насмешек и агрессивных выпадов толпы. Напряжение на городских заставах усиливалось, и все боялись, что ситуация станет еще хуже. На это указывали тревожные признаки. Тем временем царь решил сменить командование армии. На пост главнокомандующего он назначил старого фельдмаршала[5] Кутузова, несмотря на то что тот был разбит под Аустерлицем. Кутузов сменил Барклая-де-Толли, который служил царю много лет, но тот невысоко ценил его заслуги и обвинял в том, что тот действует в сговоре с противником, облегчая ему овладение Москвой. Известие о его смещении распространилось по городу 19/31 августа и вызвало большой прилив надежды. Но, несмотря на перемены в высшем командовании, русская армия потерпела жестокое поражение (sic! – ред.) при Бородине 26 августа / 7 сентября 1812 года. Обе стороны понесли значительные потери. Это знаменитое сражение при Москве-реке[6] оказалось решающим для исхода кампании. Императорская армия пошла на Москву, которая, как обещал Наполеон, должна была стать для нее местом отдыха.