Раиса Аронова - Ночные ведьмы

Когда на рассвете пришли на аэродром, сели и посмотрели со стороны на свою машину, то ужаснулись — как долетели? Перкаль на плоскостях висела клочьями, хвост разодран, из мотора текло масло. Вид у самолета был как у воробья, только что вышедшего из жестокой драки.

— Ну, что, доагитировались? — спросила подошедшая техник Леля Евполова.

Мы с Катей опустили головы.

Ровно через десять дней в моей летной книжке опять появилась запись: «Боевое повреждение, штурман ранен, самолет требует ремонта». Да и мне самой требовался основательный ремонт…

Случилось это над станицей Киевской. Там стоял очень «липкий» прожектор, который нужно было уничтожить. Уже на боевом курсе в нас вцепились с десяток прожекторов, в том числе и наш «подопечный». Остервенело набросились зенитки. И тут меня толкнуло в бедро чем-то острым, горячим. Я охнула от боли и ткнулась головой в приборную доску. Но в следующее же мгновение опять смотрела в прицел. Вот в правой плоскости блеснуло яркое зеркало. Рывок — и бомбы полетели вниз. Одним лучом стало меньше. Но остальные, как щупальца гигантского спрута, цепко держат наш истерзанный самолет в своих слепящих объятиях. Зенитки неистовствуют…

Утром в санчасти БАО хирург сделал мне операцию. Сначала он извлек из раны клочья от мехового комбинезона, брюк и на здоровенной своей ладони поднес все эти мокрые лохмотья к моему лицу.

— Вот, отдашь начхозу. В обмундировании теперь нехватка, — пошутил он.

Но мне было не до шуток, противная тошнота подступила к горлу. Хирург начал вытаскивать осколки зенитного снаряда. Их было много. Когда он особенно глубоко залезал в рану, мне хотелось кричать, но я не осмеливалась: рядом, за фанерной перегородкой находилась мужская палата.

— Очень больно, — почти шепотом говорю хирургу.

— Врешь! — рявкнул он так, что я уж и рта больше не раскрывала, только еще крепче вцепилась в руку нашему полковому врачу Ольге Жуковской. Потом она показывала мне, какие следы остались на ее руке от моих пальцев.

А в то время за дверью стояла, оказывается, Евдокия Яковлевна Рачкевич, «мамочка», и, наблюдая сквозь щелку за операцией, потихоньку плакала…

На другой день в санитарном самолете меня отправили в госпиталь в Ессентуки. Рана ныла, голова горела, время от времени я впадала в забытье. В уме почему-то назойливо вертелись слова: «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?»

— Ну, нет! — спорила я с автором этих строк. — Хотя моя жизнь и является в некотором смысле случайным даром, но не скажу, что он напрасный. Мы еще повоюем!..

Опытные врачи и молодой организм справились с тяжелой травмой, и уже через две недели я могла, опираясь на палку, пройти от своей койки до соседней. На ней лежала штурман из нашего полка Катя Доспанова. Ее привезли недавно в госпиталь в тяжелейшем состоянии — переломы ног, сотрясение мозга, серьезные повреждения внутренних органов,

Уже потом, из ее рассказов и от наших девушек, прилетавших иногда в Ессентуки, я узнала о катастрофе, происшедшей в полку в апреле.

В то время вражеские самолеты стали очень часто проходить по ночам над нашим аэродромом. Наверное, они что-то пронюхали. В целях маскировки командир полка приказала свести до минимума световые сигналы, запретила пользоваться АНО (аэронавигационные огни). Это, конечно, очень осложняло посадку. Но такая крайняя мера была продиктована необходимостью уберечь полк от бомбежек.

Случилось так, что два самолета пришли одновременно с задания и при заходе на посадку столкнулись в воздухе. На одном была Юля Пашкова с Катей Доспановой, на другом — Полина Макогон с Лидой Свистуновой. Катя помнила только, как внезапно раздался треск и самолет начал падать… Очнулась она на земле под обломками. Кругом тишина. Катя хотела крикнуть, позвать на помощь, но из груди вырвался лишь стон. Сознание опять затуманилось. Но где-то в уголке мозга билась мысль: нужно дать о себе знать! Неимоверным усилием воли Кате удалось вытащить из кобуры пистолет, но, сделав несколько движений, она опять потеряла сознание.

Юле Пашковой, тоже полуживой, истекающей кровью, все же удалось несколько раз выстрелить. Вскоре к месту катастрофы подъехала санитарная машина. Макогон и Свистунова были мертвы. Доспанову и Пашкову доставили в полевей госпиталь.

Юля умерла на операционном столе. У Кати тоже не было никаких признаков жизни, и ее положили в мертвецкую рядом с подругой. Потом случайно заметили, что она не покрывается мертвенной бледностью. Срочно приняли все меры к спасению этой маленькой девушки, почти девочки, и — о чудо! — ее ресницы дрогнули, она приоткрыла глаза.

Несколько ночей и дней врачи боролись за ее жизнь. У Кати начиналась как будто гангрена, встал вопрос об ампутации ног. Но главный хирург госпиталя сказал:

— Нет, не могу я лишить ног эту девочку! Они так пригодятся ей, если она сумеет выжить!

И Катя сумела. Она буквально воскресла из мертвых. В Ессентуки ее привезли всю закованную в гипс.

— Ого! В нашем полку прибыло! — Я пыталась шутить.

Но Кате было не до шуток.

Через некоторое время рентген показал, что сращение у нее идет неправильно. Ломали гипс, правили кости… Бедная Катюша! На ее долю выпало столько страданий…

Однако воля к жизни победила. Месяца через три Катя Доспанова вернулась в полк и вскоре стала опять летать на боевые задания.

Однажды в госпиталь прилетела Катя Пискарева. Я могла уже передвигаться без палочки, и мы вышли во двор. Было начало мая, южное солнце грело землю, зеленела трава, цвела сирень.

— Скоро ты поправишься? — спросила Катя. — Мне уже надоело летать с чужими штурманами.

— Да вот рана никак не заживает.

— Смотри-ка, что я тебе привезла!

Катя порылась у себя в планшете и достала небольшой сверточек.

— Вот, бери, это твое.

В свертке оказались новенький гвардейский значок и погоны младшего лейтенанта.

— Спасибо! — Я поцеловала Катю. — Ну, рассказывай, как там в полку.

Катя сообщила, что несколько штурманов — Женя Жигуленко, Наташа Меклин, Нина Ульяненко — начали переучиваться на летчиц. Моя собеседница и не подозревала, наверное, как встревожило меня это сообщение. Стать летчицей было моей мечтой. И вот теперь представляется удобный случай осуществить мечту, а я торчу в госпитале. Какое невезенье! Завтра же буду просить главврача, чтобы выписал. Ведь я совсем здорова, даже прибавлять в весе начала. «Если не выпишет — объявлю голодовку».

— Что еще нового?

Катя посерьезнела, опустила голову. Стало ясно, что в полку несчастье. Может быть, погиб кто-то из моих близких подруг?