Лаура Ферми - Атомы у нас дома
На призыв Корбино откликнулся один-единственный студент, Эдоардо Амальди. Он приехал в Рим только два года назад, когда его отец, профессор математики Падуанского университета, получил кафедру в Римском университете. Эдоардо был на втором курсе Технического училища и слушал лекции Корбино по электричеству. Ему было восемнадцать лет, но он казался значительно моложе. У него было нежно-розовое лицо, пухлые коралловые губы и густая шапка вьющихся каштановых волос.
Мы с Амальди были очень дружны, и он часто бывал у нас в доме, когда собиралась молодежь. Я никогда не забуду одни вечер. Мы собрались играть в игру, которую сами придумали, — в «немое кино». Игра эта состоит в том, что несколько человек молча разыгрывают какую-нибудь всем известную кинокартину; один из участников громко объявляет надписи к кадрам, а еще кто-нибудь непрерывно жужжит, подражая звуку аппарата.
Ферми тоже пришел в тот вечер и по своему обыкновению взял на себя главную роль — директора картины. Он распределил роли, и мы все без возражений подчинились ему. Но когда дело дошло до моей сестры Анны, которой он предложил роль Греты Гарбо, она отказалась наотрез. Высокая, тонкая, с мечтательным выражением лица, Анна вполне подходила для этой роли. Но она была застенчива и довольно упряма. Ферми не пользовался у нее никаким авторитетом: она была художницей и на всю эту компанию молодых ученых смотрела весьма пренебрежительно. В первый раз у Ферми нашла коса на камень. Джина и Корнелия уже получили роли, других подходящих девушек не было, и нам ничего не оставалось, как отказаться от этой картины. Но тут Ферми со свойственной ему находчивостью придумал блестящей выход. Он обратился к Амальди:
— А ну-ка, покажем девчонкам, что мы, мужчины, не страдаем ложной скромностью — сыграйте вы роль Греты Гарбо!
Эдоардо, заразившись воодушевлением Ферми, охотно согласился. Через несколько минут он появился на импровизированной сцене в моем светло-синем бархатном платье с низким вырезом, из которого выступала такая белоснежная грудь, что ей, пожалуй, могла позавидовать любая звезда экрана.
После этого я уже не могла серьезно относиться к Амальди. И когда он сказал мне, что думает последовать совету Корбино и перейти на физический факультет, я стала дразнить его, что он чересчур высокого мнения о своей персоне. Но Амальди, как, кстати сказать, и все остальные в нашем римском кружке, отнюдь не страдал комплексом неполноценности; не долго раздумывая, он решил, что вполне отвечает требованиям Корбино. Вскоре его зачислили в эту разрастающуюся семью физиков и будущих ученых.
Я часто встречалась с молодежью из физического корпуса в доме профессора Кастельнуово. Дом его всегда был открыт для друзей и знакомых в субботу вечером. Я стала бывать у них еще за год до того, как Ферми переехал в Рим. Кто-то сказал мне, что один из моих преподавателей всегда бывает на этих субботах у Кастельнуово.
Зимой 1925/26 года Энрико Персико, тот самый, который дружил с Ферми в лицее, читал вводный курс математики в университете для студентов химического и общеобразовательного факультетов, и мне полагалось его слушать. Отношения между преподавателями и студентами в мое время были в высшей степени официальными. Они встречались только в переполненных аудиториях, и им никогда не представлялось возможности завязать более простые, более человеческие взаимоотношения.
Меня разбирало любопытство посмотреть, как держится преподаватель в гостях, и, предвкушая удовольствие похвастаться моей встречей с нашим белокурым ментором перед товарищами однокурсниками, я уговорила родителей пойти к Кастельнуово, тем более что они нас уже давно к себе звали.
В маленькой гостиной Кастельнуово на составленных в круг обитых зеленым плюшем стульях сидело человек десять-двенадцать, все люди немолодые. Стулья были низенькие и узкие, стены без всяких украшений. Матовые лампочки, прятавшиеся среди бесчисленных стеклянных подвесок свисавшей с потолка люстры, тускло светили на эти седые головы.
Большинство мужчин, так же как и мой отец, носили бороды; почти все женщины, так же как и моя мать, были в черном. Мужчины эти были великие итальянские математики того времени. Некоторые из них пользовались мировой известностью: Вольтерра, Леви-Чивитта, Энрикес. В Италии они были знаменитостями. Математика в то время привлекала к себе самых способных людей, и этот кружок математиков, прославившихся своими талантами, своими открытиями и трезвыми взглядами, пользовался всеобщим уважением.
Каждую субботу они собирались у Кастельнуово по-семейному, с женами и детьми, провести нисколько часов в дружеской обстановке, в приятельской беседе с близкими друзьями. Разговаривали о том, о сем, о разных событиях в университетской семье — у кого кто родился, кто умер, о том, кто за кем ухаживает, кто женится, о том, что нового делается на факультете, рассказывали о новых открытиях, о новых теориях и о восходящих светилах в науке.
Когда я, первокурсница, вошла с родителями в гостиную Кастельнуово, меня охватило чувство робости перед этими великими людьми, и я вздохнула с облегчением, когда мне сказали, что я могу пойти в столовую.
За обеденным столом, покрытым зеленой скатертью, сидела целая компания молодых людей и девушек. Я уселась между Персико и розовым, похожим на херувима Эдоардо Амальди, тем самым, который спустя год откликнулся на призыв Корбино к одаренным студентам. Мои профессор математики очень милостиво заметил мое присутствие и пожал мне руку. Но он, по-видимому, стеснялся и держал себя несколько натянуто весь вечер, хотя все мы весело болтали и играли в разные игры.
Часов в десять служанка Дэзи поставила на мраморную полку буфета поднос с печеньем и фруктовым соком. Это была добрая старушка, которая обращалась с нами, молодежью, запросто, словно она всех нас знала с колыбели.
— Сок-то, смотри не разлей! — заметила она Джине. Потом, погладив пухлой рукой свой белый фартук, промолвила:
— Ну, доброй ночи всем! Желаю вам хорошо повеселиться! — и, покачивая своими толстыми боками, она удалилась.
Компания эта мне очень понравилась, и в тот год я часто ходила к Кастельнуово с сестрой Анной, которую, бывало, приходилось тащить силком, потому что она со своим артистическим темпераментом смотрела на все эти точные науки свысока.
— Не понимаю, и что ты только находишь в этих людях? — сказала она мне после нескольких таких суббот. — Вот уж ничего интересного! — И добавила презрительно: — Какие-то все «логарифмы»!.. — Так это прозвище и осталось у нас в семье.
На следующую осень в компании «логарифмов» произошли некоторые перемещения: Персико уехал из Рима, он получил кафедру теоретической физики во Флоренции; теперь за круглым столом Кастельнуово приходили посидеть Ферми и Разетти. Время от времени кто-нибудь приводил с собой нового товарища; так в одну из суббот среди нас появился Эмилио Сегре; это был студент Технического училища, года на два старше Амальди и меня. Он не был на той лекции по электричеству, когда Корбино взывал к даровитым студентам, и ничего об этом не слыхал. Но когда он познакомился у Кастельнуово с Ферми и Разетти, он явно заинтересовался этой новой школой физиков.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});