Первый: Новая история Гагарина и космической гонки - Стивен Уокер
Однако шоу на этом не закончилось. Пока Вернер фон Браун, ветеран войны на Тихом океане Айк Ригелл и другие члены стартовой команды в бетонном укрытии пытались разобраться в «безумных показаниях»[113] на приборных панелях, по какой-то необъяснимой причине сработал вытяжной парашют капсулы: он выскочил и раскрылся, за ним последовал основной парашют, а еще через несколько секунд – запасной. Redstone с капсулой на вершине и тремя свисающими парашютами начала слегка крениться под действием морского бриза, подхватившего парашюты. Еще немного и ракета с капсулой, а вместе с ними 18 т горючего и жидкого кислорода могли рухнуть. За этим, скорее всего, последовал бы взрыв – катастрофа, которую миллионы телезрителей увидели бы в вечерних новостях.
В этот момент Альберт Цайлер, один из немецких инженеров, работавший с фон Брауном над ракетой V-2, предложил взять охотничью винтовку и расстрелять бак ракеты с жидким кислородом, чтобы продырявить его, позволить содержимому испариться и, таким образом, предотвратить взрыв. Но эту идею отвергли. «Даже новичку вроде меня, – говорил Джин Кранц, который тогда входил в команду управления полетом, а позже принимал участие в возвращении с Луны пострадавшего корабля Apollo 13, – расстрел топливного бака не показался разумным»[114].
К счастью, ветер не усилился. В конечном итоге аккумуляторные батареи Redstone разрядились за ночь, а предохранительный клапан на баке с жидким кислородом медленно и безопасно выпустил газ в атмосферу. Впоследствии инженеры обнаружили, что на самом деле капсула Mercury вела себя в точности так, как и должна была после выключения двигателя ракеты, следуя подробно проработанному и автоматическому алгоритму, вплоть до развертывания парашютов. Проблема была в том, что сигнал отключения двигателя пришел не в тот момент – не на пути ракеты в космос, а когда она находилась менее чем в 10 см над землей. В конце концов удалось определить[115], что причиной произошедшего стали два электрических кабеля, подключенные к основанию ракеты. При подъеме ракеты кабели должны были отстыковаться, что они и сделали, но в обратном порядке из-за небольших изменений, внесенных несколькими неделями раньше в один электрический разъем размером меньше пивной банки.
Еще через месяц, 19 декабря, запуск был повторен – NASA назвало его MR-1A, предположительно в надежде на то, что B или C уже не будет. На этот раз все прошло как надо, но срок американского пилотируемого космического полета опять сдвинулся[116]. Еще в июне 1960 года NASA говорило о возможном пилотируемом полете в октябре. В октябре говорили о переносе срока на декабрь. А теперь, когда наступил декабрь, полет намечался уже на март 1961 года. Шутники предложили новую расшифровку названия NASA: Not Absolutely Sure about Anything, то есть «Ни в чем абсолютно не уверены». Но то, что позже получило известность как «четырехдюймовый полет», символизировало, кажется, все недостатки космической программы США – недостатки, накопившиеся со времени запуска «Спутника-1». Что думали обо всем этом советские агенты, наблюдавшие за пуском с рыболовных траулеров, до сего дня остается – возможно, к лучшему – загадкой.
Понятно, что «четырехдюймовый полет», помимо прочего, стоил президенту известной доли уверенности. Всего три коротких слова о космосе в его инаугурационной речи 20 января 1961 года были верхушкой айсберга сомнений и отчаяния в отношении космической программы Америки. Алан Шепард стоял в толпе на Капитолийском холме, наблюдал за церемонией инаугурации и чувствовал, что его собственный шанс на бессмертие, который накануне предоставил ему Боб Гилрут, похоже, оказался под двойной угрозой: не только со стороны какого-то безымянного советского космонавта на другом конце света, но и со стороны президента США и его нового советника по науке. Конечно, если советский космонавт существовал, поскольку ни Шепард, ни его коллеги-астронавты, откровенно говоря, не имели ни малейшего понятия о том, есть ли он на самом деле.
Но конкуренты существовали – целых 20 человек. Шестеро из них, передовая шестерка, сдали итоговый экзамен, их предварительная очередность была установлена, и теперь они ожидали полета. Советы создали собственную команду в ответ на появление команды американской. Две команды существовали в параллельных вселенных – публичной и секретной, и каждая из них словно в кривом зеркале отражала другую. Проследив рождение и взросление американской команды, переведем ненадолго часы назад на лето 1959 года, заглянем на отдаленный военный аэродром за полярным кругом и расскажем теперь историю рождения советской команды.
7
Советская команда
КОНЕЦ ЛЕТА 1959 ГОДА
769-й полк 122-й истребительной авиадивизии
Луостари, Мурманская область, СССР
Несмотря на свое расположение (примерно на 200 км севернее полярного круга), советская авиабаза 122-й истребительной авиадивизии возле небольшого поселка Луостари была оживленным местом[117]. Круглый год, во время долгой зимы и короткого лета, днем, а иногда и ночью маленькие реактивные истребители МиГ-15 с красными пятиконечными звездами с ревом отрывались от взлетной полосы и направлялись на патрулирование и сопровождение советских подводных лодок в близлежащем Баренцевом море. Всего в 15 км к западу (одна минута полета над тундрой с тысячами озер) проходила граница с Норвегией. Поселок Луостари находился в одной из самых негостеприимных частей СССР, но при этом выполнял роль стратегического нервного центра. Эта советская авиабаза была ближе любой другой к границам стран НАТО.
Условия жизни там были суровыми, но молодому амбициозному летчику-истребителю полеты в тех краях казались увлекательными, сложными и даже притягательно опасными. Одних только экстремальных погодных условий, ветров, снега и льда уже было достаточно, чтобы всерьез испытывать мастерство людей в тесных кабинах МиГов, а тут еще и инстинктивное ощущение близости к противнику по холодной войне, который был совсем рядом, за железным занавесом. Если бы этой войне суждено было перейти в горячую фазу, то Луостари оказался бы на самом что ни на есть переднем крае.
Именно по этим причинам 23-летний Юрий Гагарин вызвался служить в этом неприветливом месте после окончания летного училища в Оренбурге, на юге страны. Но для его молодой жены Валентины это назначение обернулось настоящим испытанием. С будущей женой Гагарин познакомился в Оренбурге, где она жила с родителями. Там они и поженились. Валентина заканчивала учебу на медика дома и поэтому присоединилась к мужу в Луостари лишь через девять месяцев после того, как туда отправился Юрий. Переезд стал для нее шоком. Валентина оказалась оторванной от родного дома и всего привычного ей с детства, к тому же, в отличие от общительного и компанейского мужа, она по природе была куда более сдержанной и стеснительной. Теперь ей пришлось делить кухню[118] с другой семьей в крохотной холодной квартирке в одном из самых глухих регионов России и учиться быть замужем за человеком, который бóльшую часть времени проводил на аэродроме и мог в любой момент погибнуть (этот опыт впоследствии ей очень пригодился). Зимы здесь тоже были жуткими, особенно после середины декабря, когда на протяжении шести нескончаемых недель солнце вообще не показывалось над горизонтом, день не отличался от ночи и только электрические лампочки немного рассеивали тьму. А вскоре у Валентины появились новые заботы: в апреле 1959 года, когда весна пробуждала тундру к жизни перед коротким летом, у них родилась дочь Елена.
Через несколько месяцев после рождения Елены, в самом конце местного лета, где-то в конце августа или начале сентября, по поселку поползли слухи. На базу прибыла особая комиссия, которая должна была провести собеседования с некоторыми летчиками – кандидатами на загадочное и секретное задание. Гагарин вместе с 11 другими летчиками был приглашен на встречу с двумя членами комиссии – мужчинами среднего возраста. Пилоты
