Валентин Гафт - Красные фонари

У меня с Гришей был однажды случай незабываемый, и вышел он, кстати, с рассказом «Случай на фабрике № 6». Он попросил меня записать этот рассказ на пластинку вместе с Андреем Мироновым. Я пришел на запись не в том настроении и записал отвратительно. К тому же читать с листа я не могу — не понимаю ничего. Я так разозлился на себя, что решил поработать и выучить рассказ наизусть. Работал над ним около года. И вот наступил момент, когда Гриша пригласил меня на свой творческий вечер. И я прочитал. Успех был, поверьте, большой. Гриша сказал, что подобного исполнения он не слышал. И как мне потом передавали, на своих вечерах говорил: «Ну, этот рассказ читает лучше всех Гафт». А я уже думал, что я вообще не чтец. Потом еще несколько раз исполнял при нем это произведение. К сожалению, оно не записано. Но «Случай на фабрике № 6» — единственное, что я когда-либо читал с эстрады, и единственный рассказ, который за всю свою жизнь запомнил наизусть. Считаю, что это такой высоты произведение — шедевр на все времена. В нем рассказана история маленького человека, который не умел ругаться, не умел приспособиться к тем, с кем жил и работал. И умер оттого, что его не понимали. Он не только не умел тем языком разговаривать, а и думать так не мог. Это был остаток прекрасного, которое умирает от собственной чистоты, от собственной наивности. Есть такие люди или нет таких людей — но то, что написал Горин, замечательно. Этому веришь, без этого нельзя жить.

Гриша всегда приходил на все мои премьеры. И когда я его видел, то думал: «Сейчас, наверное, какой-то комплимент сделает». Мне нравилось с ним беседовать, потому что он говорил не просто хорошее, а то, что меня вдохновляло. И я иначе, чем с другими, с ним разговаривал, по-другому был свободен. Его присутствие помогало мне быть интересным в разговоре, быть может, и для себя тоже. С ним было легко, я видел, какими глазами он смотрел. С другим человеком иногда закрываешься, а с Гришей — наоборот, потому что он умел замечательно слушать и заведомо к тебе хорошо относился.

И в то же время Горин не какой-то там кабинетный сочинитель, все время твердящий о литературе и театре, и лишь о них с ним и можно поговорить. Гриша был мужчиной! Прекрасно пил, ел, курил трубку, очень красиво одевался, носил качественные дорогие костюмы, свитера, ботинки, менял машины. Он был мен — вот кто. Широкий человек, который не забивал голову мелочами, нормально и естественно относился к окружающим вещам. Никогда я с ним не общался только как с писателем. Потому что Гриша воспринимался прежде всего как сильный, спортивный, шикарный мужик с прекрасным торсом, замечательной шеей. Он хорошел год от года, становился по-настоящему красивым. Будто его мастерство слилось с ним и одно способствовало другому. У себя в кабинете он сидел и что-то придумывал, занимался своим делом, там-то уж точно он был только писателем, но вне этих стен это абсолютно не мешало ему быть любым.

Он был достаточно принципиален и не всегда ласкал слух. После последнего спектакля, где мы играли, он сказал: «Да, вы хорошо работаете, но это рядовой, обычный спектакль, это уже все известно». Не говорил: «Ах, вы удивили! Это потрясающе, браво!» — как, бывает, восклицают около гримуборных. Не выдумывал ничего, не говорил праздно. Но приходил. Он очень любил театр, ходил на премьеры, на концерты. Он умел любить людей, умел ценить их и делал это очень соразмерно тому, что они собой представляли.

Последний раз я его видел на похоронах Олега Ефремова. Сидел в бельэтаже во МХАТе, смотрел на гроб с Олегом, на людей, и мне было ужасно грустно. Потом я нашел глазами Гришу в партере и подумал про себя: «Господи, как хорошо, что он здесь». Почему-то я на него очень долго смотрел, взгляд сам остановился. А спустя две недели его не стало. Отсутствие Горина для меня невероятно ощутимо. Я все время вижу пустоту на его месте.

Теперь мы будем ее заполнять, насколько это возможно, собой — играя в его спектаклях, рассказывая и вспоминая о нем.

Капля дождя

Капля дождя

К земле стремится капелька дождя,Последнюю поставить в жизни точку…И не спасут ее ни лысина Вождя,Ни клейкие весенние листочки.

Ударится о серый тротуар,Растопчут ее след в одно мгновенье,И отлетит душа, как легкий пар,Забыв навек земное притяженье.

Елка

Ходили по лесу, о жизни трубилиИ елку-царицу под корень срубили,Потом ее вставили в крест, будто в трон,Устроили пышные дни похорон.

Но не было стона и не было слез,Снегурочка пела, гундел Дед Мороз,И, за руки взявшись, веселые лицаС утра начинали под елкой кружиться.

Ах, если бы видели грустные пни,Какие бывают счастливые дни!Но смолкло веселье, умолкнул оркестр,Для следующей елочки спрятали крест.

Ходили по лесу, о жизни трубили…

Зима

Были лыжи, была лажа,Было очень много лжи,Я тогда женился даже,Был я в раже, хоть вяжи.

И к чертям в корявый танецЗакружил Бабу-Ягу!Кровью пал на снег румянецВ заколдованном кругу.

Дерево

О дерево, свидетель молчаливыйПрироды перемен и тайн, что не познать.Сегодня день холодный и дождливый,Я в дом вошел, а ты должно стоятьИ мокнуть под дождем, скрипеть и гнуться,Но до конца стоять где суждено…Но отчего твои так ветки бьются,Стучат в мое закрытое окно?

Дзинтари

Сил драгоценных снова набираюсь,Тебя касаясь, желтенький песок…До моря два шага,иду,купаюсьИ слитком золотымложусьу Ваших ног.

Пляж

Застыли, как в молитве,Лежим без колебаний,Как будто после битвы,Как будто перед баней.

Головки, как на плаху,Мы положили рядом,Она — бела как сахар,Я — кофе с шоколадом.

Море. На пляже

Между досок на причалеЯ смотрю на море в щель —Где-то там морские дали,Где-то там морская мель.

Что-то море взволновалось,Изменило даже цвет.Долго ли мне ждать осталось,На мели я или нет?

Бра