Том Риис - Ориенталист

Окруженный учителями, слугами, игрушками, но лишенный друзей ребенок оказался еще более изолированным от окружающего мира после того, как ему неправильно диагностировали сердечное заболевание — отец стал еще сильнее волноваться за сына. После смерти матери отец нанял фрау Шульте, немку-гувернантку, которая стала для Льва практически приемной матерью и с восторгом играла эту роль до самого конца, несмотря на все перипетии их жизни. Ее имя «Алиса» Лев превратил в «Али». Фрау Шульте вспоминала, что он пошел в школу только восьми лет, хотя большинство детей его круга отправляли учиться с четырех. Его же обучали домашние учителя.

Самообразованию Льва весьма способствовало наличие у них в доме огромной библиотеки, оставшейся после смерти матери. «Никто из домашних даже не прикасался к этим книгам, пока я не научился читать, — вспоминал Лев. — А потом ключи от библиотеки были доверены мне, и я мог читать там все, что мне заблагорассудится. Никому не дозволялось мешать моему чтению. Как говорил мне отец, это — мое наследство, а значит, я мог делать с ним что угодно».

Фрау Шульте вспоминала, что, когда Льву наконец разрешили выходить из дому, «его излюбленным маршрутом стала прогулка в старинный, восточный квартал города с его мечетями, минаретами, узкими улочками и низкими домиками». Он часами бродил по древним мусульманским кварталам, окруженным стеной, где узкие улочки извивались туда-сюда, проходя через внутренние дворы с древними колодцами и огромными воротами со средневековыми надписями на арабском языке. Эти улочки приводили его к огромному, просторному, хаотичному, полуразрушенному дворцу, остававшемуся оазисом спокойствия в городе, где события приобретали все более грозный характер. «Моя любовь к старинному, обветшалому дворцу постепенно переросла в особую приязнь к тем людям, что родились в нем, — писал Лев. — Вокруг дворца, вокруг всего города простиралась пустыня. В восьмилетнем возрасте я сидел, недвижный и ленивый, на крыше нашего дома и писал стихи о пустыне и о дворце. И то и другое было для меня воплощением мирного, древнего, безмолвного величия». В молодом мусульманском принце Али, герое его романа «Али и Нино», Лев изобразил себя самого, поэта и мечтателя, который проводит бо́льшую часть своего времени на крыше родительского дома, разглядывая ханский дворец, протянувшийся вдоль Каспия. Подобно Льву, Али также испытывает страх перед современным городом. Однако Лев сделал своего главного героя членом обширной, разветвленной мусульманской семьи, одна ветвь которой находится в Персии, где в середине романа Али и укрывается вместе со своей Нино. Для самого Льва единственной возможностью уйти от действительности было его собственное воображение:

Все, о чем я читал, что слышал и о чем размышлял, смешивалось в этих мечтах. Я представлял себе безмерное пространство аравийской пустыни, я видел всадников, их белоснежные бурнусы, которые развевались на ветру, я видел толпы пророков, молящихся, обращавших свои лица в сторону Мекки. Я хотел превратиться в эту стену, в эту пустыню, стать частью этого непостижимого, невероятно сложного рукописного шрифта, частью исламского Востока, всего того, что у нас в Баку было с такой помпой погребено в могиле, под победный барабанный бой европейской культуры.

Стремление идентифицировать себя с исламом и Востоком возникло, когда ему не исполнилось еще и десяти лет. «Я и сегодня не в состоянии понять, откуда это чувство, не могу и объяснить его. Может, я и его унаследовал от безвестного предка? Но я точно знаю, что на протяжении всех моих детских лет мне каждую ночь снились арабские здания. И знаю, что это было самое сильное, самое продуктивное ощущение за всю мою жизнь».

— Лёву все это зачаровывало, но учтите: если еврейский мальчик решал взять себе мусульманское имя и перейти в мусульманскую веру, то здесь, в Баку, это не казалось чем-то невероятным, ужасным, не воспринималось так, как сегодня, — говорила мне древняя старуха, глядя в экран телевизора, где по местной азербайджанской программе показывали ее саму.

Ее прокуренный голос гремел, подобно голосу спортивного комментатора, она прекрасно, хотя и с сильным акцентом, говорила по-английски. Ее звали Зулейка Асадуллаева, и она была кузиной Банин. После того как Сара Ашурбекова, старшая из древних старух с их котами и кошками, умерла в 1999 году, Зулейка оставалась одним из немногих прямых свидетелей досоветской жизни в Баку. Она сказала, что отлично помнит «Леву» Нусимбаума еще маленьким мальчиком.

— Лева был лучшим другом моего старшего брата, — громогласно возвестила Зулейка, — и я вам точно скажу, почему он выбрал себе псевдоним Эсад! Ведь так звали моего старшего брата, в котором Лева просто-напросто души не чаял. Они некоторое время были неразлучны, потому что у Лёвы было мало друзей. Видите ли, его отец не позволял ему никуда отлучаться из дома.

Мы сидели с нею в огромном, «сталинском», помпезном номере-люксе бакинской гостиницы, неподалеку от дворца президента, и отсюда, с балкона, открывался вид на ряды ржавых танкеров и рыболовецких судов, стоявших на якоре на просторах Каспия. Отец Зулейки когда-то был самым богатым нефтепромышленником-мусульманином во всем мире. «Вот Ашурбековы, они, например, не были по-настоящему богатыми, такими, как мы! — вспоминала Зулейка. — Они были всего лишь зажиточными». Герб ее семьи встречался мне на зданиях по всему Баку и в его предместьях: ее отец, Шамси Асадуллаев, был известным филантропом. Подобно многим другим, Асадуллаевы в 1920 году покинули пределы страны, спасаясь от революции, и Зулейка в полной безвестности прожила за пределами Азербайджана почти восемьдесят лет — поначалу в Турции, а затем где-то в пригороде Вашингтона. И вдруг уже на девятом десятке вернулась домой, чтобы стать местной знаменитостью, — по приглашению той самой страны, которая сделала ее родственников изгнанниками. Теперь она появлялась в городе во время ежегодных мероприятий, когда в Баку съезжались лоббисты и представители ведущих нефтяных компаний со всего мира. Быть может, Зулейка была для них своеобразным талисманом. «Если я расскажу вам о моей жизни, Том, вы мне не поверите! Скажете, что я говорю неправду» — так обычно начинала она свое очередное повествование, время от времени показывая на телевизионный экран, где можно было видеть, как она встречается с президентом Азербайджана или с представителями различных нефтяных компаний.

Зулейку вовсе не удивляло, что Лев принял исламскую веру и, описывая историю своей семьи, внес туда собственные изменения: