Ю. Крылов - Анатолий Папанов. Снимайте шляпу, вытирайте ноги

Никогда не забыть, как он вытирал мне слезы — грубовато, большим пальцем своей большой руки, словно по стеклу проводя им и приговаривая: „Ладно, Маша, прорвемся!“. И слезы лились у меня потоком — оттого, что рождалась не условная, но подлинная любовь к нему, человеку внешне грубоватому и потому еще сильнее обнажающему свою добрую душу. Я видела в его глазах и ласку, и тревогу за детей, уходящих из семьи в нелегкую самостоятельную жизнь.

Мы хвалим актеров за внятный „второй план“, а у Папанова одновременно, сменяя друг друга, сплетаясь, выявлялись три, а то и четыре „плана“. И все это рождалось внезапно, тут же, под светом кинематографических дигов и перед кинокамерой. Это дорогого стоит.

Буду откровенна: в моей актерской жизни такой партнер попался лишь второй и пока что последний раз. Первым был мхатовский Алексей Николаевич Грибов в телевизионном спектакле „День за днем“. Он так играл своего дядю Юру, что зрители долгое время иначе его и не называли. Грибов, так же как Папанов, мог что-то веселое рассказать мне, шутить, смешить, но тут же, едва раздавалась команда „Мотор!“, превращался в дядю Юру, достаточно непохожего по характеру на того, каким Грибов был в жизни. И я, играя его любимую соседку, испытывала счастье такого же актерского перевоплощения, легкого, полного, подробного в каждом действии, в каждом поступке.

Такие актеры сразу же цементируют всю киногруппу, становятся не только ее творческим центром, но и ее совестью, что всегда важнее.

Папанов это блистательно доказал. Случилось так, что актеры, игравшие наших сыновей, молодые, но уже известные и много занятые в театре, на радио, в концертах, позволили себе небрежно отнестись к строгому графику репетиций и съемок. Однажды вообще не явился на „Мосфильм“ Вадим Бероев, несколько раз опоздал Геннадий Бортников, что-то не так было и с Алексеем Локтевым. Режиссер Пронин пришел в отчаяние, решился на крайние меры. Но Анатолий Дмитриевич остановил его:

— Не надо. Разрешите нам с матерью поговорить с ними.

В течение всего времени съемок он меня иначе как матерью не называл. И я часто обращалась к нему как в фильме: „Ваня! Отец!“.

Мы собрались всей „семьей“ в одной из комнат киностудии. Анатолий Дмитриевич был краток, но надо было слышать его интонацию, горькую, полную искренне отеческого упрека:

— Давайте, ребята, беречь честь нашей семьи — нашу актерскую честь…

Все четверо „сыновей“, включая и самого маленького, смотрели на него уже влажными глазами.

— Больше так быть не должно. Никогда! Завтра, в половине второго, вы все придете, оденетесь, загримируетесь, будете готовы к съемке. Мы с матерью придем в половине третьего. В три все на съемочной площадке! Договорились?..

После этого разговора не только не было никаких недоразумений с творческой дисциплиной, но произошло самое важное — сложилась наша „семья Ивановых“, неподдельные отношения молодых актеров и талантливого малыша к нам как к своим родителям.

Преданность „семье“ была так велика, что однажды, уже во время озвучения, исполнитель роли маленького Сережки явился в тонстудию в синяках. Мы с пристрастием допросили его, как же он дошел до жизни такой — с кем дрался. И он ответил:

— По телевизору показали кусочек из нашей картины, а мальчишки в классе стали дразнить. Ну, пока меня дразнили, я терпел, а они начали говорить, что семья у нас ненастоящая. Ну, я и доказал, что настоящая!..

Фильм получился искренним, правдивым. В этом немалая заслуга Анатолия Дмитриевича Папанова.

Позже, встречаясь с ним в разных местах, я слышала от него: „Нинушка ты моя! Женушка ты моя!“ Он не „капустничал“ — это было движение души, доброе, русское. Да, именно так может прожить свою роль и унести из нее отношение к партнеру в жизнь только русский артист, которому чуждо понятие „звездности“ и профессионального ремесленничества. Ремесло наше у таких актеров неразличимо — они о нем даже говорить не любят. И теперь, когда я так часто слышу от молодых, начинающих актеров излюбленное словцо „профессионализм“, хочется спросить: „А чему служит твой профессионализм, ты когда-нибудь задумывался? Он ведь только средство, но не цель в актерском деле…“»

В кинематограф я попал, когда мне было уже под сорок. А недавно выяснил, что сыграл в кино больше ролей, чем в театре. Я не стал бы отдавать предпочтение какому-то одному из этих искусств, кино и театр дополняют друг друга в жизни актера, формируют его талант, делают актера глубже, разнообразней. Да, в кино я сыграл больше, чем в театре, но, если по совести судить, и там, и там я отобрал бы по десятку хороших работ, не больше.

Часто спрашивают, что для меня важнее: кино или театр? Нельзя ответить на этот вопрос односложно. В театральной роли актер выходит на сцену много раз. Просто невозможно все время играть одинаково (и неинтересно, к слову сказать). А значит, что-то меняя во внутренней характеристике своего героя, актер движется в роли, совершенствуется, меняется. Сыграв же киногероя, актер ставит точку на своем исполнении, он уже не волен изменить что-либо в нем. И я часто ловил себя на желании что-то переделать в своих киноработах. Кино учит тщательности, полной самоотдаче на площадке. А театр — хорошая школа для будущего киноартиста.

С другой стороны, главная фигура в кино — режиссер, от него главным образом зависит результат. У хорошего режиссера может при удачном попадании сняться и не актер. А в театре так нельзя, там режиссер (я говорю о настоящем мастере) идет от актера, его возможностей, его работы. Если зритель в театре остается равнодушным, начинаешь искать более верную интонацию, пластику, совершенствуя образ от спектакля к спектаклю. В процессе общения со зрителем появляется особый душевный трепет: чувствуешь, что зритель «поймал» тебя и «ведет», ощущаешь его отдачу, начинаешь идти с ним на одном дыхании, в свою очередь ведя его в нужном тебе направлении. И вот этих моментов взаимного ведения никогда не заменят ни кино, ни телевидение. В фильме снялся, и ничего не изменишь. Обычно хочется переиграть роли. Только образ Иванова из фильма «Наш дом» не вызвал у меня такого желания, да еще, пожалуй, некоторые сцены из «Живых и мертвых»: мне кажется, в театре я сыграл бы Серпилина лучше.

В кино очень важен типаж. Короля Лира в кино я едва ли сыграл бы, а в театре мог бы сыграть.

Вообще же — повторяюсь — далеко не всеми своими киноработами я доволен. Разве я не играл в драмах, где не страдают, в комедиях, юмор которых, мягко говоря, смешит далеко не всех? Тем более что снимать их не легче, чем шедевр, — требуются не меньшие усилия… Только актер знает, что значит, например, зимой играть лето. Было у меня и такое. В Фирсановке под Москвой есть озеро замечательное. Я в него нырял в конце ноября. Как вы понимаете, не в овчинном тулупе нырял. Лед скалывали ломами, сгребали лопатой. Оператор снимал так, чтобы это крошево не попало в кадр. Потому что по сюжету дело происходило летом, я выходил из воды с букетом лилий. Режиссер кричал: «Текст в себя говорите, чтобы пар изо рта не валил». Я моржом был, кое-какая закалка осталась. А сколько я других примеров знаю, когда съемки шли в тяжелейших условиях, съемки, я бы сказал, испытывали на прочность всю группу, а результат… Знаете, есть восточная притча о человеке, который взял огромную глыбу мрамора и после долгих лет упорной работы выточил обезьянку… С пальчик величиной.