Евгений Адлер - Земля и небо. Записки авиаконструктора

— А у Леши Антипова дело-то побыстрее идет.

Улыбка сразу угасала, а стук молотка усиливался.

Подойдя к щеголеватому Антипову, работавшему в излюбленной косоворотке и наглаженных брюках, говорил:

— А у Морозова-то чище получается.

Сверкнув глазами, Леша принимался сопеть и быстрей колотить молотком.

Или еще: приблизившись к столу какого-нибудь конструктора и поговорив о работе, спрашивал:

— Когда закончите?

Конструктор, не подумав, называл срок.

АэС запоминал, никогда ничего не записывая, и к названному сроку подходил снова.

— Как, вы еще не закончили?

Опрометчивый конструктор, растерявшись, опять называл срок и снова невыполнимый.

АэС испытывал удовольствие, когда вновь подойдя к незадачливому человеку, с наигранным удивлением спрашивал:

— Вы все еще возитесь с этим делом?

Смущенный конструктор готов был провалиться сквозь паркет.

АэС так натренировал свою память, что стоило ему увидеть какого-либо человека, как моментально в его сознании всплывала ассоциация, связанная с этим человеком и его работой. Обычно в таких случаях он начинал разговор со слов:

— Вы тогда обещали сделать то-то, а оказывается…

Или:

— Вы обещали сделать это тогда-то, а до сих пор…

— Как вы могли так ошибиться, когда на деле это выглядит так…

Если человек оказывался несостоятельным, АэС переставал с ним общаться надолго или навсегда.

Если разгон предстоял серьезный, с оргвыводами, он обставлял его основательно, привлекая представителей общественных организаций.

Яковлев сам многословия не любил и не терпел его у других. Обрывал болтовню, не подкрепленную фактами. Сам всегда оперировал только неоспоримыми, неопровержимыми фактами, зачастую незначительными. Тот, кому они вменялись в вину, бывал вынужден их признать. Тогда он переходил в наступление:

— Как вы могли это допустить?

Оплошавший работник попадал под перекрестный огонь вопросов присутствующих и с уроном уносил ноги.

Верный способ сбить спесь он выработал такой. Если иной не в меру ретивый человек обращается к нему с жалобой на кого-то и начинает так: «Александр Сергеевич, давно такой-то обещал сделать то-то, а до сих пор…», Яковлев перебивал:

— Вот вы обвиняете других, а сами даже своих ботинок не можете почистить.

Или:

— Вы что, в курятнике спите? Только посмотрите на него — весь в пуху.

Сам АэС тщательно следил за своей внешностью, однако со своей густой черной щетиной справлялся с трудом. Не успеет утром побриться, как уже к вечеру лицо отливает синевой. А ведь «наверх» вызывают зачастую именно вечером…

Выход он нашел, устроив парикмахерскую на территории завода. Когда АэС усаживался бриться, никто в парикмахерскую не входил — заглянут и ходу.

Однажды я захожу в парикмахерскую (это было уже во время войны, когда Яковлев стал генералом и замнаркома авиапромышленности), смотрю — сидит АэС и наблюдает в зеркало за мной. Совесть моя была чиста, я поздоровался и не поддался сильному желанию немедленно уйти. Снял я свою кепочку и хотел, было, повесить ее на вешалку, но там, на единственном крючке красовалась позолоченная генеральская фуражка с голубым околышем. Помедлив, я снял эту фуражку, повесил свою кепку, а фуражку снова повесил сверху. В зеркале вижу: лицо АэСа стало недовольным. Он, вероятно, обдумывал, как наказать «наглеца».

Когда бритье окончилось, он, встав с кресла, взял фуражку и, отправившись к окну, стал демонстративно ее осматривать. Так и не надев, молча вышел во двор с фуражкой в руках.

— Наверное, дезинфицировать отдаст, — сказала парикмахерша, с любопытством наблюдавшая эту сцену.

А пока, в последние месяцы 1938 года, день за днем разношерстный человеческий конгломерат, сплоченный неукротимой волей и амбициозностью своего руководителя, неутомимо трудился над своим боевым первенцем. Как сказочный богатырь, он рос не по дням, а по часам.

Я был настолько увлечен своей работой, что не заметил, как подошел Новый год. Опомнился лишь в 11 часов вечера 31 декабря, когда, наконец, свежеокрашенный самолет-красавец был поставлен на весы для уточнения веса и центровки.

Новогодние празднества промелькнули быстро, в винных парах, сменившись напряженными летными испытаниями. Они проходили тут же, рядом, на Центральном аэродроме. Уже в апреле 1939 года летчик-испытатель Юлиан Пионтковский в горизонтальном полете достиг 552 км/ч — скорости, недоступной в то время не только бомбардировщикам, но и лучшим истребителям во всем мире.[5]

АэС, конечно, поторопился доложить об этом Сталину. Вскоре на завод нахлынули военные, из Научно-испытательного института ВВС и завалили нас своими требованиями-минимум, как условиями для начала государственных летных испытаний.

Чтобы выполнить требования военных, по нашим прикидкам нужно было не меньше месяца, но Яковлев и слушать не стал, а назначил срок десять дней.

— Я уже доложил, когда самолет будет в Чкаловской. Не вздумайте перевозить его на завод. Одна сборка-разборка отнимет несколько дней, а здесь каждый час дорог. Делайте, что хотите, но организуйте работу так, чтобы срок был выдержан.

— В ангаре даже света нет, как же там работать ночью?

— Андрей Иванович, вам поручаю организацию, а Евгению Георгиевичу — технику. Разговор окончен. Приступайте.

Между собой мы распределили работу так: я не уходил из ангара до тех пор; пока там шла работа, а Андрей носился на своей «Эмке» между заводом и аэродромом, подвозя людей, инструменты и материалы. С освещением вышли из положения, подогнав к воротам ангара грузовик, который зажигал свои фары и освещал наш самолет. Самолет облепили люди так, как облепляют муравьи лакомую бабочку. Нарушая противопожарные правила, в деревянном ангаре производили сварку, правда, поставив песочницу и расставив огнетушители. Работы в ангаре велись с шести утра до двух—трех часов ночи.

Точно в срок, ровно через десять дней, сверкая свежей краской, машина отрулила на место старта, но вместо ожидаемого взлета винты стали вращаться медленнее и остановились совсем. От самолета отделилась белая коробочка санитарной машины и понеслась к ангару. На ее подножке стоял механик Б. Б. Воробьев, который, соскочив возле нас, трясущимися губами стал выжимать слова:

— Там… немножко… Юлиан Иванович… зарулил… в ямку…

— Да скажете вы, наконец, что там случилось? — вспылил АэС.

— Подломалось хвостовое колесо, — выговорил Воробьев.

Все, кто на чем мог, поехали к самолету, у которого оказалась вывороченной стойка хвостового колеса, разрушилась хвостовая часть фюзеляжа и сломался механизм уборки этой третьей опоры шасси.