Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века - Мэри Антин
Мы, люди, такие порождения случайности, своим рождением мы обязаны тысячам смертей. Но оказавшись здесь, мы можем создать свой собственный мир, если захотим. С тех пор, как я встала на ноги, у меня не было хозяина. Каждый раз выбирая друга, я заново определяю свою судьбу. Я не могу представить такого катаклизма, который мог бы сбить меня с моего пути. Пожар, потоп или зависть людей могут сорвать крышу с моего жилища, но душа моя всё равно будет дома под высокими горными соснами, которые окунают свои кроны в звездную пыль. Даже жизнь, достичь которой было так невероятно сложно, может послужить мне лишь придорожной гостиницей, если я выберу путь вечности. Как бы я ни пришла сюда, это моё.
Глава IV. Хлеб насущный
Моя мать, должно быть, радовалась помолвке. Все поздравляли её с тем, что она заполучила такого учёного жениха, родители её задаривали, а друзья ей завидовали. Это правда, что все без исключения родственники семьи хоссена были бедными, у них не было ни одного крепкого хозяйства. С практической точки зрения этот союз был мезальянсом. Но, как выразилась одна из моих тётушек, когда моя мать сказала, что не хочет общаться с сомнительными кузенами, она могла забрать корову и сжечь хлев, это означало, что она могла радоваться хоссену и пренебрегать его семьей.
Хоссен, со своей стороны, имел повод для радости без каких-либо оговорок. Он входил в очень уважаемую семью, имя которой подкреплялось имуществом и деловой репутацией. Обещанное приданое было значительным, подарки – щедрыми, а невеста – благовидной и способной. У жениха впереди были годы, в течение которых ему ничего не пришлось бы делать, кроме как бесплатно питаться, носить свою новую одежду и изучать Тору, а его бедные родственники смогли бы с гордо поднятой головой заходить в базарные лавки и сидеть на задних скамьях синагоги.
Приданое моей матери было пределом мечтаний любой тёщи. Лучший портной в Полоцке был приглашён, чтобы шить накидки и платья, и его магазин был заполнен до отказа бархатом, атласом и шёлком. Одно только свадебное платье стоило каждой копейки потраченных на него пятидесяти рублей, рассказывала жена портного по всему Полоцку. Нижнее белье было великолепным, швея работала над ним в течение многих недель. Перины, бельё, всевозможные предметы домашнего обихода – всего было в изобилии. Мама связала много метров кружева, чтобы отделать им лучшие простыни, а покрывала из тончайшего шёлка украшали мягкие кровати. Многие девицы брачного возраста, которые приходили посмотреть на приданое, вернувшись домой, принаряжались, подрумянивались и начинали караулить шадхана.
Свадьба запомнилась весельем и великолепием. Среди гостей были одни из лучших людей Полоцка, ибо хотя мой дед и не находился на вершине социальной иерархии, у него были деловые связи с теми, кто находился, и все они оказались на свадьбе его единственной дочери – мужчины в шелковых фраках, женщины во всех своих украшениях.
Тёти и кузены жениха явились в полном составе. На свадьбу пригласили всех, кто мог претендовать на родство с хоссеном. Родители моей матери были слишком щедрыми, чтобы пренебречь даже теми, кто занимал в обществе самое низкое положение. Вместо того, чтобы сжечь хлев, они сделали всё, что могли, чтобы его украсить. Один или два самых важных бедных родственника жениха пришли на свадьбу в одежде, оплаченной моим богатым дедушкой. Остальные пришли разодетыми в одолженные пышные наряды или напротив в откровенно убогом виде. О том, чтобы остаться в стороне никто и не думал – кроме той несносной кузины, которая чуть не сорвала свадьбу.
Когда пришло время вести невесту под свадебный балдахин*, мать жениха не смогла найти Хенне Рёсель. Её искали по всему дому, но тщетно. Никто её не видел. Но моя бабушка не могла смириться с тем, что брак будет заключён в отсутствие двоюродной сестры. Такая свадьба, как эта, вряд ли повторится в её семье, и было бы очень жаль, если бы кто-то из родственников пропустил её. Поэтому она попросила отложить церемонию, а сама отправилась на поиски пропавшей родственницы.
Она направилась прямиком на другой конец города, поднимая подол своего нарядного платья значительно выше лодыжек. Она нашла Хенне Рёсель на грязной кухне в добром здравии, но в скверном настроении. Бабушка выразила крайнее удивление таким поведением и попросила кузину поскорее одеться и сопровождать её, гости на свадьбе ждали, невеста теряла сознание от затянувшегося поста*. Но Хенне Рёсель наотрез отказалась идти, невеста могла остаться старой девой, Хенне Рёсель это было в высшей степени безразлично. Моя обеспокоенная бабушка увещевала и расспрашивала кузину, пока не выяснила, почему та была не в духе. Хенне Рёсель жаловалась, что её не пригласили должным образом. Свадебная вестница приходила, – о, да! – но она обращалась к ней не с тем подобострастием и уважением, с каким, как говорят, она обращалась к жене Йохема ростовщика. А Хенне Рёсель не собиралась идти ни на одну свадьбу, где она была не нужна. Моей бабушке с трудом, но всё же удалось успокоить чуткую кузину, которая наконец согласилась надеть своё лучшее платье и пойти на свадьбу. Пока бабушка убеждала Хенне Рёсель, невеста сидела в торжественной обстановке в доме отца у подножия холма, незамужние девушки танцевали, матроны обмахивались веерами, а скрипачи и цимбалисты* скрипели и звенели. Но время шло, и матроны начали беспокоиться, а танцоры утомились. Бедные родственники с нетерпением ждали пиршества, а младенцы на коленях начали ёрзать и плакать, невеста всё больше слабела, а сторона жениха то и дело отправляла гонцов из соседнего дома, требуя узнать причину задержки. Некоторые гости окончательно потеряли терпение и отпросились домой. Но перед уходом они оставляли свадебные подарки на атласных коленях невесты, пока она не стала похожа на языческого идола, обложенного подношениями.
Мать моя и через тридцать лет насыщенной жизни отчётливо помнит то смущение, которое она испытывала, ожидая приезда проблемной. Когда эта важная дама наконец объявилась с гордым видом и цветком, всё ещё воинственно торчащим из её пыльного парика, а бабушка просто светилась от счастья позади неё, сердце невесты чуть не выскочило из груди от праведного гнева, и алая кровь возмущения прилила к её щекам. Неудивительно, что она и по сей день произносит имя «Красный Цветок» с нелюбовью в голосе, хотя и простила врагов, которые причинили ей куда больше вреда. Невеста – принцесса в день своей свадьбы. Унизить её достоинство – непростительное оскорбление.
После пиршества и танцев, длившихся целую неделю, свадебные подарки
