Клаудия Кардинале - Мне повезло

О той работе у меня сохранилось множество воспоминаний. Прекрасных, не очень прекрасных и просто тяжелых. Но время окрашивает в ностальгические тона даже самое неприятное, все меняет. После выхода на экран «Леопарда» прошло уже тридцать два года, а память хранит жестокость, непонимание, коварство, но уже в иной форме: время наделяет все это силой и красотой.

Да, сила и красота ярости Висконти, направленной против Алена Делона. Он был недоволен тем, как Делон сыграл одну сцену — сцену, когда мы вместе пробегаем по комнатам виллы. Вот тут он и воспользовался случаем, чтобы высказать все, что он о нем думает. Он хотел его унизить при всех. Я помню Алена в тот момент. Мы сидели рядом на маленьком канапе, и он крепко сжал мне руку, чтобы сдержаться и не ответить. Бешенство не уменьшало того безграничного уважения, которое он всегда испытывал к Висконти. Но, стараясь сдержаться, он чуть не сломал мне кисть.

Эта сцена знаменовала собой конец долгого союза между Лукино Висконти и Аленом Делоном. Именно потому, что это был конец, Лукино избрал столь оскорбительную форму и не искал подходящих слов. Так он поступал, понимая, что диалог больше невозможен. Хотя в его ярости проступала надежда, последняя надежда на какие-то перемены, быть может, желание найти некую зацепку там, где, казалось, все пути уже отрезаны.

После «Леопарда» были «Туманные звезды Большой Медведицы» — в 1964 году. Во Франции фильму дали название «Сандра», и странно, но, пожалуй, именно эту картину Висконти французы любят больше всех остальных. Мне всегда казалось, что в этой ленте я была призвана представлять самого Лукино, и старательнее, чем всегда, стремилась перенять каждый его жест и, если возможно, даже проникнуть в его мысли.

Наша картина прежде всего была плодом соперничества двух продюсеров. Кристальди хотел помериться силами с продюсером «Леопарда» Ломбардо, который из-за безумных расходов погряз в долгах. Кристальди старался доказать, что работы Висконти можно осуществлять по нормальным, неразорительным ценам. И еще ему самому хотелось почувствовать, каково быть продюсером Висконти: все знали, как жестоко Лукино обращается с продюсерами, не пуская их даже на съемочную площадку без уважительного предлога. С ними он обращался хуже, чем с надоедливыми посетителями.

Что до Висконти, то он хотел проверить себя, попробовать снять фильм за восемь недель. И снимал он без всякого напряжения, что называется, в охотку. Был арендован чудесный дом в Вольтерре, где и снимался весь фильм в черно-белом варианте. Удивительно, до чего работа над цветными фильмами отличается от работы над черно-белыми: тут у Висконти была совершенно другая раскадровка, другой способ снимать крупные планы.

Нечего и говорить, что я отдаю предпочтение черно-белому кино: мои лучшие фильмы — во всяком случае, так мне кажется — черно-белые.

Это и «Туманные звезды Большой Медведицы», и «Ла Виачча» Болоньини (которого я считаю величайшим мастером черно-белого кино), и «Красавчик Антонио» того же Болоньини, и «Проклятая путаница» Джерми.

Возможно, в черно-белых фильмах лучше высвечивается мое смуглое лицо с высокими скулами, но, что поделаешь, сегодня никто уже не делает этих чудесных черно-белых лент.

Съемки шли довольно спокойно, без напряжения. Висконти, как всегда, был очень строг. У него одновременно работали несколько кинокамер, и актерам это нравилось: не нужно было переснимать одну и ту же сцену в разных ракурсах, сначала крупным, потом общим планом и так далее. Кто-то может подумать, будто в одновременном использовании двух или трех камер кроется одна из причин высокой стоимости фильмов Висконти, но я могу засвидетельствовать, что все совсем наоборот, ибо таким образом сокращается время съемок.

У меня осталось много воспоминаний об этом фильме, и прежде всего о моей сестре Бланш, которая участвовала в съемках вместе со мной.

Бланш была ужасно стеснительной, и это подзуживало Лукино на всякие злые штучки. Так, перед началом съемки он набрасывал несколько эротических рисунков, говорил: «Мотор! Снимаем!» — и с невозмутимым видом передавал эти картинки сестре. Бланш вся заливалась краской, а его безумно забавляло ее смущение.

На съемках «Туманных звезд» состоялась встреча Лукино с Хельмутом Бергером. Однажды на съемки приехала жена Дали, Гала, — Лукино очень дружил с Сальвадором Дали. Гала чуть ли не въехала на съемочную площадку со словами: «Смотри, какой подарок я тебе привезла…» Гала имела в виду Хельмута.

Он был очень хорош собой и очень сумасброден. Мне вспоминается путешествие, которое мы потом совершили всей компанией: Лукино, я, Хельмут и Нуриев.

Мы ездили вместе в Лондон слушать Марлен в одном из ее концертов. И то, что вытворял Хельмут во время этих поездок, было ужасно. Иногда всякие фокусы он устраивал с другим сумасшедшим — Нуриевым. Это были даже не просто проказы, а какие-то детские выходки, порой злые и дурного вкуса. Смыслом их забав было показать Лукино, что они — молодые люди, а он — старик.

Конечно, для такого человека, как Висконти, любившего и умевшего наслаждаться красотой, эта парочка представляла исключительное зрелище. Хельмут был просто красавцем. А Нуриев, с его необыкновенным, татарского типа лицом, похожим скорее на маску, с его магнетическим взглядом и такой странной манерой одеваться, со всеми его беретами и шляпами, делавшими его больше похожим на балерину, чем на танцовщика, не уступал ему. Висконти очень любил, особенно во время путешествий, окружать себя молодыми, красивыми и неординарными людьми. Нуриев же обладал всеми этими тремя качествами.

Впрочем, при всей элегантности самого Лукино, его образа мыслей, жизни и, конечно, работы, в отношении к элегантному у него, по-моему, было не столько доброты, сколько коварства. Для него элегантной была сама негативность в ее садистской и мазохистской двойственности.

И, зная легендарные злые выходки Висконти, от которых страдало столько людей (иногда, случалось, ему платили той же монетой), мне оставалось только удивляться его неизменно нежному отношению ко мне. Ответ у меня был и остается один: он уважал силу моего характера, мою внутреннюю напористость. Он увидел эти качества сразу же в отличие от всех остальных, считавших меня просто красивой куклой, которую можно посадить на диван и она будет сидеть там спокойно, помалкивать и улыбаться.

От Лукино у меня осталось несколько потрясающих подарков. По окончании работы над «Леопардом» я получила от него carnet de bal[3] от Картье, отделанную драгоценными камнями: изумрудами, жемчугом и бирюзой, с его автографом. Мне принесли этот подарок к Рождеству на подносе, обернутом голубой с золотом индийской шалью. Кроме его автографа там были и подписи всех, кто работал над фильмом вместе с нами. Великолепный подарок, сердечный и трогательный.