Отмененный проект - Майкл Льюис
Спустя две недели Рапопорт вел свой танк в Египет. В суматохе боя его танк обстреляли не только египетские, но и израильские военные самолеты. Самым ярким воспоминанием стало, как египетский МИГ-15 пикирует прямо на танк, а он, высунувшись из люка, чтобы лучше видеть поле боя, отдает водителю приказ произвести маневр и выйти из-под удара. Ему казалось, что у МИГа было особое задание – снести ему голову.
Спустя несколько дней отступающие египетские солдаты в полном отчаянии выходили к танку Амнона с поднятыми руками. Они молили о воде и защите от бедуинов, охотившихся на египтян ради их винтовок и ботинок. Еще вчера он убивал этих людей, теперь же чувствовал к ним жалость. Он опять поразился: «Как легок переход от эффективной машины для убийства до сочувствующего человека и каким образом такой переход происходит?»
После войны Амнон решил сменить занятие. «Я немного одичал за два года в танке, – говорил он. – И хотел убраться как можно дальше. Но улететь из страны было слишком дорого». В 1950-е годы израильтяне не говорили о военных стрессах, они только начинали ими заниматься. И Амнон устроился работать на медный рудник в пустыне к северу от Красного моря, по слухам, являвшийся частью легендарных копей царя Соломона. Его математические способности были лучше, чем у остальных работников, большинство из которых составляли заключенные, так что он стал бухгалтером рудника.
В плане удобств копи царя Соломона были не в состоянии обеспечить ни туалета, ни даже туалетной бумаги. «Я пошел, извините, посрать, – вспоминал Амнон. – И увидел на газете, которую взял, чтобы вытереть зад, заметку. В ней говорилось об открытии кафедры психологии в Еврейском университете». Ему было двадцать лет. Все, что он знал о психологии, были имена Фрейда и Юнга, но тема его заинтересовала. Он не мог сказать почему. Натура бросила вызов – психология ответила.
Поступление на первый факультет психологии в Израиле, в отличие от большинства других факультетов Еврейского университета, происходило на соревновательной основе. Через несколько недель после того, как он прочитал объявление в газете, Амнон стоял в очереди, ведущей к монастырю, где находился университет. Его ожидала череда нелепых испытаний, в том числе одно, составленное лично Канеманом. Он написал страницу текста на выдуманном языке, чтобы претенденты попытались расшифровать его грамматическую структуру.
Очередь растянулась на целый квартал. На двадцать мест нового факультета претендовало несколько сот человек. Удивительное количество молодых израильтян в 1957 году хотели знать, что движет людьми. Одаренность студентов также была невероятной: из двадцати принятых девятнадцать стали докторами и только один – мужчина, – получив весьма высокие оценки на выпускных экзаменах, отказался от карьеры ради детей. Израиль без психологии был как Алабама без футбольной команды.
В очереди рядом с Амноном стоял солдат – невысокий, бледный, с детским лицом. Он выглядел лет на пятнадцать и смотрелся почти нелепо в высоких ботинках, форме с иголочки и красном берете десантника. Новый спартанец. Затем он начал говорить. Его звали Амос Тверски. Амнон не помнит точно, что он сказал, зато запомнил, что почувствовал: «Я не был так умен, как он. Я сразу понял это».
Для своих соотечественников Амос Тверски всегда был квинтэссенцией Израиля и одной из самых неординарных личностей. Его родители бежали от русского антисемитизма в начале 1920-х годов для построения сионистского государства. Его мать, Женя Тверски, политический деятель, член первого израильского парламента и последующих четырех, пожертвовала своей личной жизнью для общественного служения и не сильно страдала по поводу своего выбора. Она часто уезжала, а два года в раннем детстве Амоса провела в Европе, помогая американской армии освободить концентрационные лагеря и переселить выживших. Да и вернувшись, она проводила больше времени в кнессете в Иерусалиме, чем дома.
Сестра была старше Амоса на тринадцать лет, так что фактически он рос как единственный ребенок. Его воспитанием занимался отец, ветеринар, который большую часть времени тратил на лечение рогатого скота. (Израильтяне не могли позволить себе домашних питомцев.) Иосиф Тверски, сын раввина, презирал религию, любил русскую литературу и обожал общение с друзьями. Он отказался от карьеры в медицине, потому что, как Амос объяснял друзьям, «думал, что животные чувствуют боль сильнее, чем люди, а жалуются намного меньше».
Иосиф Тверски, очень серьезный человек, обожал брать сына на колени и со смехом рассказывать ему о работе и жизни, делясь опытом и пониманием. «Посвящаю работу моему отцу, который научил меня удивляться», – напишет Амос в начале своей докторской диссертации.
Амос немного шепелявил и был очень бледен – кожа почти просвечивала. Когда он говорил или слушал, его светло-голубые глаза метались взад и вперед, будто в поисках подходящей мысли.
Даже в покое Амос производил впечатление постоянного движения. Он не был атлетом в общепринятом смысле. Маленький, но гибкий, нервный и невероятно пластичный, он обладал почти звериной способностью быстро бегать вниз и вверх по горам. Один из его любимых трюков – взобраться на высокую поверхность, будь то камень, стол или танк, и прыгнуть лицом к земле. Его тело падало совершенно горизонтально, но в последний момент он каким-то образом ухитрялся встать на ноги. Он любил ощущение падения и взгляд на мир сверху.
В 1950 году, вскоре после переезда его родителей из Иерусалима в приморскую Хайфу, Амос оказался в плавательном бассейне с другими детьми. У бассейна была десятиметровая вышка для прыжков в воду. Дети подначивали его спрыгнуть. Амосу исполнилось двенадцать, однако плавать он не умел – в Иерусалиме во время войны за независимость не было воды для питья, не то что для бассейнов. Тогда он подошел к самому старшему из детей и сказал, что он собирается спрыгнуть, но его потом нужно будет достать из бассейна. И спрыгнул. И начал тонуть. Старший мальчик его вытащил.
При переходе в старшую школу Амосу, как и всем израильским детям, требовалось решить, будет ли он специализироваться в математике и естественных науках или в гуманитарном направлении. Все, кто могли, шли изучать математику и науки – вот где был статус и будущая карьера. Дар Амоса к математике проявлялся, пожалуй, ярче, чем у всех его одноклассников. И он, один из самых способных в классе, приводит всех в замешательство – выбирает гуманитарные науки.
Рискованный прыжок в неизвестность объяснялся тем,
