Нина Воронель - Содом тех лет

Особенно страшный казус случился с сиплым мужиком в сапогах и картузе, который радостно поволок нас прямо с биржи в район каких-то новостроек, обещая отличную комнатку, светлую и недорогую. Комнатка оказалась неплохая, – хоть и расположена была далековато от средоточия наших интересов, но зато цена приемлемая. Было это в тот светлый период, когда мы еще могли с заискивающей улыбкой переночевать пару ночей у мрачнеющих раз от разу родственников, но уже всей кожей чувствовали неумолимое приближение полного отказа. Так что мы поспешно выразили готовность комнатку снять и даже дали хозяину небольшой задаток, – нам было важно сразу же остаться там на ночь и не возвращаться к уставшим от нас родственникам. Мы уже поглядывали на ободранный диван, прикидывая, можно ли будет на нем устроиться без простыни и одеяла, но тут наш мужик потребовал сделку обмыть, как положено, для чего сгонял Сашу в соседний «Гастроном» за чекушкой.

И тут начались неприятности. Выпив почти полностью всю чекушку, – не сообразив, что нам надо спешно уменьшить количество взрывоопасного продукта, я отказалась, а Саша едва пригубил, – хозяин начисто забыл, что он комнату сдал, и решил лечь спать на своем кургузом диванчике, втиснувшись между нами. На все наши уговоры он вполне логично отвечал, что комнатка эта – его, и другой у него нет, так что уходить ему некуда и незачем, а лучше будет, если уйдем мы.

Мы бы, пожалуй, и ушли, но пока мы покупали и распивали чекушку, перевалило сильно за полночь, транспорт ходить перестал. Да и вряд ли мы бы могли явиться среди ночи в дом самого любящего родственника, чтобы он начал раскрывать кресло-кровать или втискивать раскладушку между детской колыбелькой и бабушкиным диваном. Так что мы решительно не желали уходить, тем более, что уже заплатили задаток. Тогда хозяин вконец разбушевался и начал наступать на нас с поднятой над головой бутылкой. В ответ на что Саша, вооружившись сознанием своего законного права квартиросъемщика, схватил хозяина в охапку и вытолкнул – сперва в крохотную прихожую, а потом сильным пинком вон из квартиры.

Некоторое время изгнанный хозяин, истошно матерясь, ломился обратно, многократно звонил в звонок, бил несчастную дверь кулаками и пинал ногами. Мы, затаившись, не отзывались, и, к нашему удивлению, ни один из многочисленных соседей даже не сделал попытки вмешаться. Видно, все хорошо знали, с кем имеют дело. Через какое-то время, показавшееся нам бесконечным, он затих и исчез, скорей всего, «не потому, что осознал, а потому, что иссяк». Как только забрезжил рассвет, мы сбежали оттуда, печально смирившись с мыслью, что Бог с ним, с задатком, но эта комната не для нас.

Отчаявшись найти жилье при помощи биржи, мы попробовали метод индивидуального подхода: мы ходили из подъезда в подъезд по всей округе, соседствующей с Красной Пресней и Никитскими Воротами, стучали в дверь к дворнику и спрашивали, не сдает ли кто-нибудь в доме комнату. Не уверена, что этот метод хоть раз дал результаты, впрочем, могу и ошибаться – вполне возможно, что предшествующую Делиным антресолям обледеневшую подземную нору мы именно так и нашли.

На антресолях у Дели мы проживали не как жильцы-съемщики, а как младшие друзья, – несмотря на свою изрядную бедность, она ни за что не соглашалась брать с нас деньги. Мы старались скомпенсировать это, как могли: каждый вечер после изнурительного блуждания по чужим подъездам мы заходили в Елисеевский магазин и покупали какой-нибудь роскошный, по нашему мнению, продукт из того, что себе мы обычно не позволяли, – то ли триста граммов колбасы, то ли двести граммов сыра. И по приходе устраивали литературный пир – с чтением стихов и с рассказами о поэтических буднях.

В тот вечер, когда я вернулась из своей рутинной поездки к Корнею Чуковскому, вся компания поджидала меня за накрытым столом. Любопытная Дели потребовала от меня подробнейшего отчета обо всем, что я видела и слышала в Переделкино. А видела я кое-что интересное: на чай к К. И. заявился Константин Федин. Меня тоже оставили к чаю, и я сидела тише воды, ниже травы, слушая диалог двух великих людей, однако, не забывая при этом отдать должное отличному, свежеизготовленному Машей хворосту. О чем тогда шла речь, я сейчас уже не в состоянии вспомнить, а вот, что к чаю был хворост, помню отлично. Два образа остались в моей памяти и по сей день: чуть присыпанная сахаром гора хрустящего хвороста на блюде и горбоносый профиль Федина, сосредоточенно помешивающего ложечкой в стакане. И, конечно, мое ни с чем не сравнимое ощущение, что мне дано присутствовать при беседе богов.

Мои восторги по поводу «беседы богов» Дели тут же постаралась охладить, пересказав нам какие-то не слишком доброжелательные сплетни о Федине, которого за литературными кулисами называли «чучелом орла». Представив себе его странно неподвижный горбоносый профиль, увенчанный хохолком седых волос, я уловила сходство и засмеялась. Подбодренная моим смехом Дели принялась рассказывать нам разные истории из своего окололитературного прошлого, но я до сегодняшнего дня донесла в памяти только одну из них.

Главным содержанием этой истории были смелые слова, брошенные Дели в лицо Илье Эренбургу, которого она за что-то сильно недолюбливала. Она будто бы громко сказала ему в присутствии большой толпы слушателей: «Вы думаете о себе, что вы просто дерьмо, а вы – собачье дерьмо!» А он, сознавая свою вину, безропотно принял ее слова, утерся и едва ли не сказал «Спасибо за внимание».

Дели тоже взялась помогать нам в поисках жилья, и в результате мы поселились в совершенно замечательной полуподвальной квартире на 5-й Лесной у милой девушки Нели, примерно нашего возраста, которую внезапная смерть матери вынудила к срочной сдаче одной из двух принадлежавших ей комнат. Неля, единственная из всех встреченных нами квартирных хозяек, не боялась доноса дворника – ее покойная мама как раз и была дворничиха, и Неля унаследовала ее завидную должность вместе со служебной квартирой. Поэтому она не потащила тут же наши паспорта на прописку, а просто велела нам входить и выходить осторожно, по мере сил скрываясь от соседей.

Для такого грубого нарушения закона у Нели были весьма веские причины, обнаруженные нами почти незамедлительно после счастливого вселения. Вряд ли кто-нибудь, имеющий законные права, согласился бы жить в ее квартире, которая представляла собой предвосхищенную мечту Владимира Сорокина – примерно раз в неделю из люка в центре кухонного пола в нее начинало, неудержимо вспухая, вливаться содержимое московской канализации. Уровень бедствия зависел как от степени непроходимости, возникшей в недрах канализационной системы, так и от скорости нашей реакции – необходимо было срочно, при первых же признаках этого неотвратимого явления природы, включать мощный насос, специально установленный рядом с люком.