Слушая животных. История ветеринара, который продал Астон Мартин, чтобы спасать жизни - Ноэль Фицпатрик
В другой раз в Траморе я бегал по пляжу, с гордостью демонстрируя всем свое первое материальное приобретение — разноцветный надувной мяч. Я был в восторге. Вот сейчас я заведу новых друзей и мы будем весело играть! Неожиданно порыв ветра вырвал мяч из моих рук и унес в море. Моим мечтам о веселых дружеских играх вмиг пришел конец. Я упал на колени в песок и зарыдал. Мама подошла, положила руку мне на плечо и сказала: «Ноэль, ты только что совершил хорошее дело!» Я был озадачен. Что же хорошего в том, что теперь у меня нет ни мяча, ни друзей? Мама помолчала и добавила: «Разве это не прекрасно, Ноэль? Ты подарил свой мяч маленькому ребенку в Америке, которому он гораздо нужнее, чем тебе». «Точно! Так оно и будет! — подумал я. — Мой большой разноцветный мяч переплывет Атлантику, и какого-нибудь малыша на Стейтен-Айленд в Нью-Йорке осчастливит этот случайный акт доброты». Помню, что потом я несколько недель беспокоился о том, что мяч на что-нибудь наткнется, сдуется и так и не сможет пересечь океан.
Мама всегда умела извлечь максимум пользы из любой ситуации. Она невозмутимо переносила любые невзгоды. Несмотря на довольно тяжелую жизнь, Рита принимала все взлеты и падения спокойно, не теряя самообладания и чувства юмора. Она и по сей день обладает прекрасным чувством юмора и самой светлой улыбкой в мире. Даже теперь, когда она не может самостоятельно передвигаться и большую часть времени проводит в кресле или в постели, она остается душой всех наших совместных мероприятий, как это было всегда, и способна вызвать улыбку даже на самом угрюмом лице.
* * *
Несколько лет назад я позвонил ей, когда врач прописал ей таблетки от давления. Я спросил, все ли у нее в порядке. «О, прекрасно, все прекрасно! — ответила мама, а потом добавила: — Только вот кое-что меня все же смущает». Это прозвучало зловеще, и я уточнил, что она имеет в виду. Мама сказала, что прочитала инструкцию к таблеткам, где написано, что она может умереть. Я заверил ее, что это стандартная оговорка, которая есть практически во всех аннотациях к подобным лекарствам. Мама немного помолчала, а потом, выдержав паузу, достойную гениального комика, произнесла: «Вообще-то там есть и кое-что похуже». Я был озадачен. Что же в глазах ирландской католички может быть хуже смерти? «Там написано, что у меня может возникнуть эрекция!»
Это прозвучало особенно забавно еще и потому, что в моем детстве и юности подобные слова никогда не произносились вслух, даже шепотом. У нас были свои правила, и большинство из них диктовалось жизнью на ферме или религиозным воспитанием. Разумеется, сквернословие было под строжайшим запретом, но были и другие ограничения. Рита постоянно повторяла, что, каких бы успехов мы ни добились, «гордыня всегда ведет к падению». Поэтому в нашем доме слово «гордость» не использовалось. Мама всегда была непреклонна, поэтому нам в голову не приходило ничего подобного. Думаю, у нее просто не было времени, чтобы хвалить нас за успехи из-за обилия дел по дому. Я и по сей день не научился радоваться собственным достижениям и редко говорю, что чем-то горжусь, — будь то телешоу, научная статья, лекция или присуждение награды. Исключение составляет только моя команда — большая семья Фицпатрика. Все эти люди были со мной, когда я реализовывал свои мечты. Это мой большой выводок котят, которые порой царапаются, но я все равно люблю каждого из них.
У кошки есть связь со всеми ее котятами. Хотя мама не говорила, что гордится мной, пока я не стал совсем взрослым, я точно знаю, что она всегда гордилась всеми своими шестью детьми. У меня с мамой всегда была особая связь. С отцом такого не было — с ним я только иногда работал, а с мамой жил все остальное время. За пять лет, что я провел в средней школе (с 1980-го по 1985-й), старшие дети покинули дом и пошли своим жизненным путем. Грейс и Жозефина всю неделю были в интернате и домой приезжали только на выходные. В доме оставались только мама, бабушка Энни и я. Большую часть времени мы оставались одни, потому что отец возвращался очень поздно. Рита присматривала за матерью до самой ее смерти. Бабушка прожила с нами восемнадцать лет. Мама присматривала и за мной тоже. Она помогала мне делать уроки, выискивала для меня сложные слова в потрепанном словаре, который я до сих пор храню в своем кабинете и ценю превыше всех сокровищ.
Мама была рада, что я поступил в ветеринарную школу. Думаю, что она, как и отец, хотела, чтобы я работал дома, в Ирландии. Впрочем, больше всего она хотела, чтобы все мы реализовали свои мечты и были счастливы. Она часто признавалась мне, что понятия не имеет о мире, в котором я живу в своих заботах о собаках, кошках или кроликах. Она всю жизнь была женой фермера, и в ее мире кошки по-прежнему охотятся на мышей, собаки гоняют овец, а кролики убегают от всех, кто пытается их съесть. Какая ирония! Ведь сама она, как кошка-мама, заботилась обо всех в своем доме. По ее собственному признанию, она никогда не понимала моей цели — обеспечить животным ту же заботу и уход, какой получают люди. Там, где я рос, такого не было.
Несколько лет назад маме заменили коленный сустав. Я позвонил ей, и она спросила: «Ноэль, ты помогаешь людям, которым меняют коленные суставы, не так ли?» «Нет, мама, — ответил я. — Я помогаю собакам и кошкам, делаю эндопротезы коленных суставов. А технология, которую мы используем, может помочь созданию новых имплантов для людей». Мама не успокаивалась: «Но как же, ведь ты помогаешь людям
