Кровь, пот и чашка чая. Реальные истории из машины скорой помощи - Том Рейнолдс
В редких случаях когда нас вызывают к пациенту, употреблявшему траву, обычно выясняется, что это его первый раз и он испытывает странное «головокружение». Все, что от нас требуется — это похлопать его по плечу и объяснить, что так и должно быть, после чего пациент, как правило, успокаивается и редко настаивает на поездке в больницу. Из-за того, что эффект интоксикации от марихуаны ограничивает ее употребление, передозировки случаются крайне редко, в отличие от алкоголя (после которого люди валятся с ног прямо на улице).
Правда, с травкой есть одна проблема — я вечно не знаю, как ее лучше называть, потому что на сленге существует слишком много вариантов: шмаль, план, зеленка, сканк и тому подобное. В то время как алкоголь — это всегда «выпивка».
А теперь еще наше правительство упростило доступ к алкоголю, увеличив часы его продажи… Да что ж такое!
Слишком быстро?
Прочитав этот пост, некоторые могут счесть меня бессердечным или слишком ленивым. Не думаю, что это так, но если вы не согласны с содержанием, добро пожаловать в мой блог — пишите в комментарии.
Сегодня нас вызвали в дом престарелых к женщине 87 лет с «затрудненным дыханием» — опять вне нашей зоны, но мы сумели доехать туда вовремя. Я уже бывал в этом заведении раньше, и оно — одно из лучших, которые мне пришлось повидать. Его пациенты всегда чистые, и за ними хорошо ухаживают. Персонал знает свое дело, держится дружелюбно и неизменно вежлив с сотрудниками скорой.
По лицам медсестер, встретивших нас, я понял, что ситуация тяжелая. Они выглядели очень озабоченными, а такое выражение всегда подразумевает серьезные проблемы. Пройдя по чисто вымытым коридорам мимо оживленной гостиной мы добрались до спален. В той, куда нас проводили, собрались три медсестры, одна из которых плакала (такого я не видел еще никогда), а в постели лежала хрупкая пожилая дама, явно на пороге смерти. Пульс у нее был слабый, нитевидный, а лицо совсем бледное. Я сразу сообщил сестрам, что пациентка действительно в тяжелом состоянии и ее надо везти в больницу, если только она не подписала отказ от реанимации. Персонал сказал, что лучше ей будет поехать в больницу. Мы положили старушку на носилки, а в лифте, по пути на первый этаж, сердцебиение и дыхание у нее прекратились.
Я не сторонник «реанимации напоказ» (которую выполняют ради проформы, зная, что пациент не выживет, только ради родственников), поэтому я приступил к активным, даже агрессивным мерам, пока напарник вез нас в больницу, до которой было не более 5 минут езды. Асистолия продолжалась (то есть сердце не билось), и в клинике врачи признали ее мертвой.
Возможно, ранее я уже упоминал об исследовании, по результатам которого «из 185 пациентов, которых доставляют в больницы с асистолией при остановке сердца, ни один не выжил и не был выписан». И мой напарник, и я, и весь персонал больницы знали, что шансов у пациентки нет и что реанимационные мероприятия мы проводим только потому, что обязаны это делать, за исключением четко оговоренных случаев.
Если бы мы приехали на вызов на пару минут позднее, пациентка уже бы скончалась. В своей постели, в окружении людей, которые заботились о ней (хоть и не родственников), и не мучилась бы от пересаживания в инвалидное кресло, а потом от реанимационных мероприятий, которые я осуществлял в ходе поездки в больницу. Пытаясь ее оживить, я заглянул в застывшие голубые глаза и извинился перед ней в надежде, что она не чувствует, что я делаю с ней.
Не знаю, было ли дело в том, что за прошедшие 38 часов я спал всего полтора, но мне вдруг стало очень жаль, что пришлось проделать над ней все эти унизительные действия, не имевшие никакого смысла. Я знаю, что протоколы защищают и нас, и наших пациентов, но иногда очень хочется сделать исключение.
А теперь, пожалуй, пойду посплю.
Я до сих пор помню ее голубые глаза, в которые заглянул тогда в скорой.
Из крайности в крайность…
Итак, две ночи назад я работал с трупами, людьми, упавшими на рельсы железной дороги, молодыми мужчинами, которых рвало кровью и которые выглядели, словно живые мертвецы, и женщинами с выкидышем. Практически все, к кому мы выезжали в ночь на среду, нуждались в срочной госпитализации.
А прошлой ночью у нас были…
Один пациент с несварением (продолжавшимся два года; перед нами туда уже приехала служба немедленного реагирования, так как в вызове говорилось «боли в груди»).
Один пациент, скрывшийся с места вызова (пьяный, который позвонил 999, сообщил, что сломал руку, но ушел прежде, чем мы доехали по адресу).
Одна передозировка с «приступом агрессии»; опять же, когда мы приехали, пациента уже не было (брат отвез его в больницу на своей машине).
Одна «травма лица» (женщина, которой муж дал пощечину: никаких следов побоев, и в больницу она не хотела, а мужа еще раньше увезли в полицию).
Одна пациентка с асцитом и хроническим алкоголизмом, которую семейный врач направил в больницу (она вполне могла доехать туда на машине мужа).
Вызов в полицейский участок к арестованному, который проглотил какие-то лекарства: он все отрицал, и полицейский врач сказал, что ему ничего не угрожает.
И еще один пациент с артритом коленного сустава…
Пациентом с артритом оказался 70-летний мужчина, обратившийся к семейному врачу. Вышеупомянутый доктор диагностировал воспаление сустава и решил, что больной нуждается в госпитализации. Мы получили вызов и были вынуждены ехать за границу своей зоны, чтобы забрать его. Больница, куда мужчину определили, находилась еще дальше, вообще в другом секторе.
Когда мы приехали, сын пациента уже был на месте, и когда мы грузили его отца в скорую, сказал нам, что «поедет за нами на своей машине». Мой напарник скорчил такую кислую мину, что я расхохотался; к счастью, я находился на улице, где ни пациент, которого уже усадили в скорую, ни его сын, забравшийся в свой автомобиль, слышать меня не могли.
Не было никаких причин, по которым сын не мог сам отвезти отца, однако нам пришлось выехать
