Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника

— Когда следующий разговор с Бабраком?

— От 19 до 20 часов.

— Так вот, доложи Генеральному секретарю, что коварство и предательство не может быть оплачено и смыто национальным трауром. Скажи ему об этом тактично. Передай, что Главный военный советник будет искать пути разрешения этого инцидента.

Черемных доложил мне о том, что на него выходил Ахромеев, пытавшийся связаться со мной. Ахромеев передал для меня обеспокоенность и тревогу министра обороны и Председателя КГБ. Они ждут моих решений и обоснованных действий.

— Передай, пожалуйста, Сергею Федоровичу, что Главный военный советник на месте, под Кандагаром, ищет выход из этого критического положения и, очевидно, этот выход найдет.

Я понимал, что действовать нужно решительно, но разумно, взвешенно. При этом ни на миг не давать противнику повод думать, что мы простим ему наши потери. Коварством и предательством нас не возьмешь, мы ответим сильным ударом и его не пощадим.

Примерно в 20 часов на меня снова вышел Черемных и доложил о разговоре с Бабраком Кармалем, о повторном его предложении национального траура, что, естественно, было отвергнуто. В 19.30 ко мне вылетел министр обороны Рафи и председатель СГИ Наджиб. Черемных сообщил так же, что на КП в Генеральном Штабе ДРА прибыли секретари ЦК НДПА, члены ПБ Зерай и Нур-Ахмед Нур. Для оперативного взаимодействия, как они сказали, будут неотлучно находиться при Черемных.

Я принял это к сведению.

Чуть позже, примерно в 21 час, когда уже стемнело и все стихло, когда бойцы, уже накормленные, отдыхали в ожидании нового дня, — на меня вышел через спутниковую связь Сергей Федорович Ахромеев.

— Мы здесь все скорбим. Понимаем, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Хозяин, — он так назвал министра обороны, — обеспокоен, нервничает. У него был разговор с Ю. В. Тот тоже встревожен. Хозяин просил меня передать вам буквально следующее: «Даю товарищу Майорову карт-бланш и индульгенцию, но без права помилования».

Я спросил Ахромеева:

— Что значит без права помилования?

— Разбирайся сам. Я тоже думал, как это понимать…

— Хорошо, разберусь.

На том разговор и окончился. Карт-бланш я понимал как свободу действий. Но в этой свободе действий мне не было дано право помилования. И вот я думаю: помилования — кого? Меня за мои действия, если они не будут эффективными? Или — противника?

Тут мне чудачком-незнайкой прикидываться нельзя. Самое высокое лицо в армии определило мне задачу.

Пожалуй, впервые за бытность Устинова министром обороны я почувствовал его коварство, мудрость и твердость. Обезопасить себя и в какой-то степени подставить под удар подчиненного. Кто кого перехитрит… Ну да это все — дипломатия. А на практике я понимал, что, если не решу кандагарскую задачу, мне не сдобровать. Придется нести ответственность и за гибель, и за ранения наших людей. Хотя прямо своей вины за действия своих подчиненных я не чувствовал. Да и не в этом сейчас дело! Надо решить задачу…

Ночь прошла в приготовлениях и радийных переговорах. Чем больше в такую ночь забот, тем лучше, иначе, оставаясь наедине с собой, человек испытывает невыразимую тревогу и тягость — такова всегда ночь перед боем.

Около четырех часов утра на меня вышел по «Орбите» Сергей Леонидович Соколов. Он подбодрил меня, посоветовал действовать твердо. Сказал, что хорошо знает эти места.

— С этим змеиным гнездом надо решительно и навсегда покончить. Оно давно нам доставляет неприятности.

И помолчав, продолжил:

— Такой момент — наступил. Действуй!

— Спасибо за поддержку, Сергей Леонидович, — ответил я.

Без стука дверь автобуса резко отворилась. Взволнованный, бледный в автобус впрыгнул полковник Халиль.

— Раис! — Голос его дрожал. — Кандагар… — здес! — он ткнул пальцем в лежащую на столе карту, — Гулбеддин! Здес! — еще раз выкрикнул Халиль. И стремительно выпрыгнул из автобуса.

Я посмотрел на часы — 4.30 25 ноября. Да — теперь каждая минута моего промедления работает на душманов. Конечно же, Гульбеддин что-то задумал…

…В автобусе тесно, душно и напряженно. Идет совещание. Докладывает генерал Петрохалко, синхронно, тихо его доклад переводит для афганцев переводчик Костин.

— Данные получены лишь от одного агента, — как обычно зычно, безапелляционно, немногословно ведет доклад начальник разведки управления ГВС, — второй агент-источник казнен Гульбеддином. Третий… пока на связь не вышел. Возможно, тоже разоблачен моджахедами.

— Две недели назад в Пешаваре на совете семи Гульбеддин именем Аллаха поклялся уничтожить 70-ю бригаду Советов, поднять восстание в двух-трех дивизиях Первого и Второго армейских корпусов, захватить Кандагар и провозгласить Кандагарскую Республику… Пойти походом на Кабул, — неумолимо звучит голос Петрохалко.

Я смотрю на лица, стараясь по их выражению лучше понять суть услышанного. Вот Рафи — он нервничает; Бабаджан — сидит с полузакрытыми глазами; Халиль — бледный, покусывает губы; Назар — командующий ВВС и ПВО ДРА смотрит горящими глазами в одну точку, готовый, видимо, к полету в любое время и в любую погоду; и только Мир Тохмас спокоен и покорен судьбе. Советские генералы и офицеры, встревоженные докладом Петрохалко, смотрят на меня, ждут моего решения…

— Осторожный Раббани, — продолжает Петрохалко, — назвал это решение Гульбеддина «сатанинским искушением» и преждевременным. Наоборот, Ахмад-Шах-Массуд поддержал Гульбеддина. Остальные — «как велит Аллах». Уже неделю Гульбеддин находится в Кандагаре, — я взглянул на Наджиба: даже ни один мускул не дрогнул на его румяном округленном лице, — позавчера Гульбеддин в Центральной мечети…

— Довольно! — не сдержался я, прервав доклад Петрохалко. — Все ясно: нас перехитрили и предали. Узел завязан крепко-накрепко, намертво. Развязать его уже невозможно. Надо разрубать. Решительно и без промедления.

Смотрю на раненого комбрига и подсознательно представляю, что ему уготовил хитрющий и коварнейший Гульбеддин.

— Не возражаете, — обратился я к Рафи и Наджибу, — если я сформулирую цели и задачи наших совместных действий?

— Щюкрен-щюкрен, — оба обрадованно закивали головами. Молнией мелькнула мысль: решай без славянского сострадания, разумом.

Я обращаюсь к Рафи, Мир Тохмасу и его советнику генералу Левченко:

— Прошу вылететь в 15-у пехотную дивизию, а вас, генерал Бабаджан, полковник Халиль и генерал Бровченко, вылететь в 7-ю пехотную дивизию. Объявить в дивизиях, что они отменно выполнили боевую задачу и уходят на отдых на зимние квартиры. Сегодня же, немедленно…