Сыны степей донских - Константин Абрамович Хмелевский
Отряд Чернецова был разбит наголову, а сам командир с группой офицеров взят в плен.
Метивший в «красные атаманы» Голубов решил использовать пленение Чернецова для торга с Новочеркасском. Он заявил, что берет войскового старшину на поруки и гарантирует ему своим честным словом жизнь, если стоящий у Каменской отряд генерала Савельева не станет наступать на Глубокую. Чернецову предложили сообщить об этом запиской белому командованию.
Выбора у главаря банды не было. Цепляясь за предоставленную возможность, он вывел карандашом на клочке бумаги: «Я вместе с отрядом взят в плен. Во избежание совершенно ненужного кровопролития прошу вас не наступать. От самосуда мы гарантированы словом всего отряда и войскового старшины Голубова. Полковник Чернецов». Рядом поставил свою подпись Голубов.
Получив через посланцев 27-.ro полка записку, командующий белоказачьими частями Донецкого округа Усачев пришел в ярость. Он решительно не хотел примириться с тем, что надежды на разгром красногвардейцев рухнули. В запальчивости генерал велел передать командиру революционного полка и полковому комитету, чтобы те немедленно освободили пленников и доставили в Каменскую. Особенную заботу, подчеркнул он, проявить к Чернецову, предоставить ему отдельный вагон…
Подтелков был возмущен поведением Голубова.
— Как можно брать на поруки этого матерого бандита? Сколько он крови пролил! Революционным судом его судить, и немедленно!
…У самой Глубокой Подтелков и Дорошев встретили колонну пленных, конвоируемых казаками 27-го революционного полка. Чернецов, обезоруженный, в кровь кусая от бешеной злобы губы, шел в первом ряду. Когда Подтелков приблизился к нему, тот бросил на председателя ревкома взгляд, полный лютой ненависти.
— Ну отгулялся, орелик? — спросил клокочущим голосом Подтелков. — Надоели трупы шахтеров, так захотел казачьей кровушки попить?
— Подлец, изменник казачеству! — зашелся в крике Чернецов.
— Но, но, потише, — глухо обронил Подтелков. — Это ты изменник.
Они продолжали лениво переругиваться, как вдруг Чернецов сунул руку за борт бекеши, выхватил заботливо спрятанный пистолет, направил его на Подтелкова. Но — осечка…
— Разбегайтесь, господа, разбегайтесь, — успел он крикнуть офицерам. Те кинулись врассыпную.
«Все произошло быстро, — писал позднее С. И. Кудинов, — так что ехавшие за Чернецовым конвойные не успели схватиться за шашки. Они видели, как Подтелков перебросил с правой на левую руку повод, выдернул из ножен клинок и, перегнувшись, наотмашь ударил им Чернецова. Вслед за этим раздался его оглушительный рев: руби их всех!»
Узнав о случившемся, Голубов взбесился.
— Ты как смел, сволочь! — кричал он Подтелкову. — Воевать вас нет, а пленных рубить — все мастера… Как же я теперь буду разговаривать с правительством, ведь Каледин после этого ни на какие уступки не пойдет.
— Хватит, — отрезал предревкома. — Наговорились уже под завязку. На Новочеркасск зараз итить надо, кончать с ним.
Через несколько дней советские отряды вместе с казачьими частями ревкома перешли в решительное наступление. 28 января они освободили Каменскую. «Наступление братских объединенных войск трудового казачества и советских продолжается», — докладывал в тот же день Антонов-Овсеенко в Петроград. Ленин был крайне обрадован полученным сообщением и от души поздравил советские войска с успехом[16], очень важным в тот критический момент, когда австро-германцы, прервав мирные переговоры в Брест-Литовске, перешли в наступление на Петроград. Контрреволюцию на юге следовало добить как можно быстрее.
Кольцо вокруг Новочеркасска и Ростова сжималось. Сил для продолжения борьбы у Каледина не осталось. Ни одна казачья часть не повиновалась его приказам. Опасаясь полного разгрома, Добровольческая армия покинула Ростов и ушла на Кубань. «Мне бы только два полка», — горестно вздыхал атаман. Но в его распоряжении находилось лишь 147 штыков — новочеркасские юнкера и гимназисты.
— Положение наше безнадежно, — признал Каледин, открывая днем 29 января заседание правительства. — Население нас не только не поддерживает, но и настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития. Я слагаю с себя полномочия атамана и полагаю, что то же самое следует сделать и членам правительства…
И во время обсуждения вопроса добавил:
— Господа, короче говорите. Время не ждет. Ведь от болтовни Россия погибла.
Правительство приняло постановление о сложении полномочий и прекращении сопротивления советским войскам.
Закрыв заседание, Каледин поднялся в свои апартаменты. Через час из его спальни раздался револьверный выстрел.
Контрреволюция агонизировала.
ВО ГЛАВЕ ДОНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
В конце января ревком возвратился в освобожденную Каменскую и находился там несколько недель, пока шли бои с остатками калединцев на юге области. Это короткое время явилось важным этапом в становлении новой власти. Отсюда, из Каменской, полетели в станицы и хутора первые революционные приказы и распоряжения, призывы к казакам помочь добить контрреволюцию. Они были подписаны вахмистром Подтелковым и прапорщиком Кривошлыковым, чьи имена широко стали известны всему Дону.
Волей революции сын хуторского пастуха и сын кузнеца оказались во главе обширного края, где кипели классовые и сословные страсти и где предстояла еще упорная борьба за торжество Советов.
…Казачий ревком разместился в единственной в станице гостинице по Донецкому проспекту. Здесь же в небольшой комнате поселились Подтелков и Кривошлыков. С утра до поздней ночи они были заняты бесчисленным количеством разнообразных дел. Приходилось браться за все сразу: срочно собирать разбредшиеся по станицам и хуторам полки и двигать их к Новочеркасску, устанавливать связи с округами и следить за происками врагов, налаживать отношения с советским командованием и центральной Советской властью.
Не просто было вожакам революционного казачества разобраться во всех хитросплетениях и сложностях борьбы, происходившей в станицах и хуторах, научиться находить и проводить единственно правильную линию. Не обходилось без ошибок и просчетов. Чувствовались и недостаток образования, и малый политический опыт, и сословные представления и предрассудки. Но было и другое: твердая вера в правоту революционного дела, решимость и воля довести его до полной победы, ненависть к старому миру с его холопством и приниженностью. Была поддержка и направляющая рука. Частыми гостями стали председатель и секретарь ревкома в небольшом доме на Коммерческой улице, где жила семья Дорошевых. В долгих беседах с братьями Ипполитом и Александром, Ефимом Щаденко и другими большевиками руководители трудового казачества получали уроки классовой, пролетарской политики.
Усваивались они не без труда. Порою вспыхивали споры. Особенно горячился прямолинейный Щаденко. Как явствует из «Записок о гражданской войне» Антонова-Овсеенко, Подтелков не сразу и не всегда полностью следовал советам кдменских большевиков. Близко знавший Щаденко Т. Литвинов даже утверждает, будто Ефим Афанасьевич и Подтелков, понимая одинаково четко, что одержанная победа над калединщиной лишь этап в борьбе и что утверждение власти Советов на Дону потребует еще немало времени и жертв, по-разному представляли себе
