Среди грабителей и убийц. Воспоминания начальника сыскной полиции - Иван Дмитриевич Путилин

– Силу в этом я необыкновенную имею, – продолжал этот удивительный собеседник. – Вот уже месяца два я в этом деле упражняюсь. Каждый день утром по двадцати ударов кнутом каждой лошади даю и вечером повторяю ту же самую порцию. Вот кум видел… Как я вхожу в конюшню, страх на лошадей находит непомерный… рычат, топочут, брыкаются.

На эти слова Дорожкин убежденно заметил:

– Точно, как волшебник, скот в повиновение привел…

А пока что лошадиный палач продолжал:

– И адмирал мною довольны и не раз говорили: «Ну, Семен, преобразовал ты у меня лошадей, едут ровно, останавливаются как вкопанные»… Ваше высокородие, за определение меня в палачи вы и ваше высшее начальство будете довольны.

Эту последнюю фразу Семен Грядущий произнес с особенным чувством. Затем он вынул из кармана красную феску с большой золотою кистью, надел ее на голову и повелительно произнес:

– Кум! Встань-ка туда к двери… задом! Облокотись на дверь, будто представляешь, что приготовился к наказанию. Видели ли вы, ваше высокоблагородие, как плетьми наказывают? – обратился он потом ко мне.

Хотя я и был очень озадачен неожиданностью приготовлений и мог бы, разумеется, прекратить это, ответил, что видел, и не раз, но, заинтересованный исходом, заявил, что никогда не видел.

– Так вот как это производится! – воскликнул Грядущий. – Кум, стой! – С этой грозной фразой будущий палач, у которого в правой руке уже оказалась плеть, а левая была засунута за пояс, в одно мгновение сбросил с себя поддевку, с каким-то остервенением заломив на сторону феску, произнес: «Берегись» и стал медленно подходить к имевшему в это время очень жалкий вид куму.

При следующем слове «Ожгу…» у кума подкосились ноги, и он, не выдержав, воскликнул:

– Кум не могу больше! Страшно!..

– Вот!! – обращаясь ко мне, произнес палач. – Ваше высокоблагородие, вот где моя сила!

Надо было как-то закончить эту дикую сцену. Я спросил Грядущего, имеет ли для него какое-то значение, куда бы его назначили для исполнения этих обязанностей, и получил ответ:

– Я бы желал назначения в один из больших городов, там практики больше!..

Узнав затем от него же, что сам он из Тверской губернии, я попробовал было заметить, что ведь для испытания способностей его могут послать именно в Тверскую губернию, а там, может быть, к его несчастью, придется наказывать не только односельчанина, но даже родственника. На это зверь-человек с особенным достоинством возразил:

– Да если бы и отца родного пришлось наказывать, так я не пощажу… А ежели он перенесет тридцать ударов, то я буду просить начальство сечь меня, покуда сам не помру…

Сказать правду, мне стало грустно и тяжело… Да и устал я от этой бездны, как мне тогда казалось, человеческой жестокости и бездушия…

Я поднялся с места.

– Вот что, братец, – сказал я Грядущему. – Назначение в палачи от меня лично, как ты знаешь, не зависит. О твоем желании и о том, что я видел, передам начальству. Как оно решит, так и будет…

Претендующий на должность палача и его кум поклонились мне и предупредительно бросились подать пальто. Подавая его, Грядущий, однако, заговорил опять:

– Ваше высокоблагородие, когда же мне примерно ожидать решения? Потому что ежели что, то я согласен и на преступление-с…

– Это на какое? – невольно спросил я.

– Да так себе… Отвезу Платера в гости, а сам отправлюсь в Шлиссельбург. Продам там лошадей и карету, явлюсь в Новгород, объявлю, что я – непомнящий родства, бродяга. Посадят меня, значит, в тюрьму, а там я и заявлю начальству, что желаю быть заплечным мастером…

– Ну, это ты всегда успеешь сделать, – сказал я и собрался уже совсем уйти, как кумовья, что-то вспомнив, опять захлопотали.

– Ах ты, боже мой! – воскликнули они. – Да что же это мы!.. Ваше высокоблагородие, выкушайте водочки, вина, закуски, чего душе вашей угодно… Может, прикажете, что на дом прислать?!..

Но я уже ушел.

На другой день, явившись к бывшему в то время обер-полицеймейстеру графу Петру Андреевичу Шувалову, я подал ему докладную записку обо всем рассказанном выше. Прочитав ее, граф развел руками и сказал:

– Вот подите же!.. Ведь почтенного адмирала я хорошо знаю. Припоминаю, кажется, даже его кучера… Вот вам и загадка. Сидишь себе в собственном экипаже и не знаешь, что за человек такой перед тобой на козлах сидит… Впрочем, обо всем этом я переговорю лично с адмиралом и обо всем ему сообщу.

Несколько дней спустя граф вызвал меня и сказал, что кучер адмирала Платера отослан на испытание в госпиталь, и поручил мне узнать от госпитальных врачей, какого они мнения об этом человеке.

На следующий день утром, при разборе мною в участке арестованных, тот же мой вестовой, Сергей, сообщил мне на ухо, что человек, недели полторы назад давший ему тридцать копеек, теперь дал ему уже полтинник, лишь бы он доложил мне о нем.

Я велел его впустить. Дорожкин (кум палача-любителя), держа в каждой руке по кульку, вошел и повалился мне в ноги. Из его слов я понял, что он выражает мне благодарность за якобы уже состоявшееся определение его кума на должность палача, так как он слышал, что Грядущего увезли уже куда-то на «пробу»… Кульки были, конечно, «благодарностью» кума.

К этому куму, прогнав Дорожкина, я и отправился в здание госпиталя.

В то время в госпитале служил знаменитый впоследствии профессор Антон Яковлевич Красовский, который и провел меня в камеру, где в качестве испытуемого содержался наш воображаемый заплечных дел мастер – кучер Семен Грядущий.

Он встретил меня низкими поклонами и с выражением особенной признательности за определение его на должность палача.

– Здесь меня уже пробуют, ваше высокоблагородие, гожусь я или нет, – заявил он. И тотчас же попросил у дежурного врача позволения испытать при мне свои способности. Эта просьба была тут же исполнена. Его вывели в палисадник, где была приготовлена кукла в человеческий рост. Семену выдали мочальный плетеный кнут наподобие плети, и он, как следует, начал показывать свое искусство…

Его вывели в палисадник, где была приготовлена кукла в человеческий рост. Семену выдали мочальный плетеный кнут наподобие плети, и он, как следует, начал показывать свое искусство…

Он не сразу приступил к этому акту, а попросил позволить ему нарядиться в соответствующий костюм. Это ему было разрешено, и минут через пять Семен