Испытание на зрелость - Зора Беракова
Под окнами зашумели. Марушка разобрала писклявый голосок фрейлейн Мины:
— Ach, so ein schönes Fräulein! So elegant![11]
Вскоре по лестнице уже раздался топот нескольких пар ног. Затем распахнулись двери, и в комнату ввалилась сначала фрейлейн Мина.
— Прошу вас, входите, барышня, — щебетала она по-немецки, — у вас тут уже есть компаньонка, Марихен из Моравии.
Через порог переступила наряженная девушка с золотыми кудрями, а вслед за ней вошла строгая и важная фрейлейн Тина.
— А это наша дорогая фрейлейн Элен из Праги, дочь господина главного профсоюзного советника, — рассыпалась в любезностях Мина. — Прелестная, nicht wahr? Красивенькая, как на картинке!
Марушка с Геленой не понимали друг друга. Не потому, что у Гелены было шелковое кружевное белье, а у Марушки — лишь полотняные рубашки, сшитые бабушкой, и не потому, что одна была дочерью высокопоставленного государственного чиновника, а другая — простого железнодорожного служащего. Ведь Марушка ей не завидовала, а Гелена не кичилась перед ней ни своим происхождением, ни гардеробом. Она была не плохой, а просто легкомысленной.
— Называй меня Элен, а я тебя буду звать Мери, хочешь? — предложила она Марушке в первый же день.
Марушка с улыбкой покачала головой:
— Я привыкла, когда меня называют Марушкой или Марженкой.
— Как хочешь, — охотно согласилась Гелена, — я просто думала, что это тебе понравится.
Наконец она нашла некий средний вариант и стала называть ее Мару.
— А знаешь, это звучит необычно, — щебетала она, — или подожди, еще лучше было бы — Марью…
Знаю, что, когда ты мне поешь, Марью,
Разлуку от меня скрываешь, Марью… —
запела она низким, грубым голосом, подражая ресторанным певицам. — Нет, лучше не так, — затрясла она головой. — Это глупая песня, она мне напоминает о чем-то очень неприятном. Лучше будет Мару, это похоже на румынское имя или… Ты уже была в Югославии?
Ах, эта ее вечная болтовня! Именно это и не нравилось в ней Марушке. Она давала Гелене об этом понять своим упорным молчанием, но многословие той не становилось меньше.
— Югославы — красавцы, кра-сав-цы, серьезно! В прошлом году в Дубровнике я встречалась с одним. Знаешь, вот это франт! А у тебя есть кто-нибудь? — И, не ожидая ответа, она живо заговорила: — Ой, а у меня парней! У Гарри есть машина марки «Аэро», такой красный лимузин. В этом году он на ней будет участвовать в ралли «Тысяча миль». Подожди, ты его увидишь, он сюда ко мне приедет. Но только здесь для этих двух небесных коз он будет моим кузеном, понимаешь?
У Марушки от этой болтовни разболелась голова. Поэтому она обрадовалась, когда на третий день фрейлейн Мина послала ее пасти коз. Тогда она еще не предполагала, что так будет каждый день…
А ведь она приехала сюда учиться немецкому!
С горечью думала она о том, сколько пришлось поработать отцу с матерью, в чем пришлось им себе отказывать, чтобы иметь возможность отправить ее на каникулы. А пока она за те же деньги, что заплатила и Гелена, пасет здесь коз и носит от церковного сторожа коровье молоко.
Больше того, и за столом она не получала того, что получала Гелена. Если Гелене давали шницель размером с тарелку, то Марушке — лишь суп (суп — это главное, да в деревне и не едят ничего другого), а на второе — лепешку из сухарей, которая пеклась рядом со шницелем. Одним словом, Гелена — это фрейлейн из Праги, а Марушка — это Марихен из села.
Священник был добряк, но что он мог сделать с двумя старыми девами, более скупыми, чем Гарпагон! Как не по-христиански они чертыхались, если расходовался хотя бы один лишний грош! Как тогда, в воскресенье, на экскурсии, когда священник купил девушкам газированной воды.
— Куда бы мы дошли с таким хозяйствованием! — ворчала Тина.
А Мина шипела вне себя от злости:
— Он ведь всегда был такой, помнишь, Тина? Сама щедрость, за каждого сразу платил. Сколько с ним выстрадала покойница мать!
Бедный священник шел за ними, низко опустив голову, чтобы девушки не видели его лица.
«Юла, только здесь, в доме священника, я начала понимать, что может скрываться за религиозностью, и мне делается грустно. Ты был прав, милый, а я была настолько слепа, что не понимала этого раньше», — писала Марушка Юле. Она писала ему и о поверхностной болтливой Гелене, но ни словом не обмолвилась о том, что здесь ее обманывают и ущемляют.
Их любовь еще благоухала новизной, хотя они встречались уже целый год. Однако никто об этом не знал, кроме Лиды, ближайшей подруги Марушки.
К своей любви Марушка подходила чрезвычайно осторожно, она словно ходила вокруг нее на цыпочках. В глазах Юлы ей хотелось выглядеть как можно лучше, лучше всех! Как же она могла ему признаться, что здесь с ней обходятся как с прислугой! А при этом она так мечтала о близком, настоящем человеке, которому она без стыда могла бы излить все свои страдания.
Вечером обе гарпагонки, Мина и Тина, снова послали ее к церковному сторожу за коровьим молоком. Как всегда, она постучала в дверь низкого опрятного домика. Но в этот раз вместо обычного «herein»[12] двери открылись, и в них появился стройный молодой человек.
Марушка попятилась от удивления.
— Входите, входите, барышня, — сказал из комнаты сторож, — это мой сын, учитель. Он приехал домой в отпуск.
В тот вечер она дольше обычного задержалась у сторожа. На деревню уже опустились влажные сумерки, когда сын сторожа проводил ее до дома священника.
12
Над лугами слышалось жужжание пчел и шмелей, пахло отцветшими травами. Воздух был густой и тяжелый, и маленькие паучки, путешествующие на своих длинных паутинках с места на место, висели в нем неподвижно.
— Hochsommer[13], — сказал сын сторожа.
А Марушка, шедшая рядом с ним, с улыбкой повторила:
— Hochsommer…
Она была благодарна молодому учителю за то, что он уделял ей столько времени. Она делилась с ним всем, что ее беспокоило. Ему она не стеснялась признаться в том, что сестры священника обращаются с ней так, словно она пришла к ним в услужение, а не приехала на каникулы, за которые заплатили ее родители. Наверное, так происходило еще и потому, что на чужом языке можно высказать то, что мы не отважимся сказать на родном.
— Послушай, Мару, а этот учитель — красавец! — одобрительно буркнула Гелена, когда после ужина они вместе поднялись к себе в комнату. — И какой галантный, — добавила она, многозначительно посмотрев
