Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева
Н. И. Морозов, еще будучи мальчиком, многие газетные вырезки, собранные в Столешниках, привел в порядок, особенно тщательно подбирал и наклеивал те, где стояла подпись: дядя Гиляй.
Отойдя от сотрудничества в газетах, Владимир Алексеевич нередко листал составленные Колей книги с вырезками своих давно написанных статей, фельетонов, корреспонденции. Бездна фактов скрывалась в строчках хроник, набранных мелким петитом, — их особенно любил перечитывать.
Иные относились несколько скептически к сравнению газетной работы с литературой, строго их разделяли. Дядя Гиляй считал: напрасно. В ленинградской газете «Вечерние огни» был помещен отчет о лекции Александра Ивановича Куприна «О репортерах и газете». Куприн прислал дяде Гиляю этот номер, подчеркнув слова, на которые хотел обратить внимание: «Еще продолжают думать, что репортер — пожарный строчила либо происшественник… Между тем репортер, как и беллетрист, должен видеть все, уметь все и писать обо всем». Это говорил Куприн. Гиляровский был того да мнения. В начале революции он попробовал составите список газет, в которых печатал свои репортерские хроники, корреспонденции, и не мог. В это время появлялись в Москве различные литературные организации.
Некоторые приглашали дядю Гиляя, и для каждой надо было заполнить биографическую анкету. В одной из таких анкет на вопрос «Кто были Ваши родители?» ответил: «Добрые русские люди». В графе «Перечислите, в каких периодических изданиях Вы участвовали?» ответил: «Сия задача неразрешима, нельзя и припомнить!»
Но не мог забыть дядя Гиляй своего репортерства. Начал он его в том же 1881 году. Тогда в Москве стала выходить новая газета «Московский листок». Редактор и издатель ее Николай Иванович Пастухов подбирал сотрудников. Особое внимание уделял отделу происшествий. Сам недавний репортер, Пастухов отлично знал, какой интерес в широкой среде населения вызывают происшествия, сообщения о жизни города, окрестностей, и решил его использовать. Андреев-Бурлак, приглашенный Пастуховым для участия, познакомил Гиляровского с издателем. Пастухов сначала предложил Владимиру Алексеевичу в «Московском листке» отдел театральной хроники, но некоторое время спустя поручил хронику происшествий.
Репортерство как нельзя лучше соответствовало характеру молодого Гиляровского, влекло его к себе тесным соприкосновением с жизнью, широкой возможностью видеть, знать. Репортерство несло ежедневный обширный контакт с людьми различных положений. Увлекся Гиляровский этой живой, интересной работой, требующей сообразительности, смелости и неутомимости. Успеть туда, где еще не были другие, узнать, почему случилась беда, и рассказать о ней в нескольких строках, рассказать правдиво.
О каждом происшествии газета требовала краткой информации, сообщения, и только. Но за строками, набранными петитом, стояла человеческая жизнь, путь, который имел начало и приводил часто к трагическому концу. Расследуя факт, чтобы изложить его в несколько строк, Гиляровский имел возможность видеть всю жизнь в ее безотрадных подробностях. И неизменно возникал вопрос: «Кто виноват?»
Между газетами существовало соперничество: первым сообщить читателям очередную новость — московскую или загородную. И тут немалую роль играла находчивость и энергия корреспондента. Телефонов, когда начал дядя Гиляй, не было, самый быстрый способ передвижения — лихачи — стоил дорого. Не всегда мог заплатить извозчику. Приходилось колесить от Сокольников до Хамовников. И все же с начала работы в отделе хроники «Московского листка» редко кому из репортеров удавалось опередить дядю Гиляя. Но главное — в корреспонденциях о происшествиях отвечал дядя Гиляй на вопрос «кто виноват?». И они принесли ему в газетных кругах звание «короля московских репортеров». Дядя Гиляй считал главной своей заслугой в деле репортерства постоянство и неотступность, с какими он изучал городские трущобы и писал о жителях подвалов, ночлежек. С горячей верой в пользу своего дела работал он; четко видел преимущества репортерства перед другими видами литературного труда в газете. Никогда, и на склоне дней своих, не отрекался он от мыслей о репортерстве, еще в начале 80-х годов прошлого века изложенных им в письме к невесте: «Репортерство — вещь хорошая. Ясно, если ограничиться одним сухим изложением факта, не вглядываясь в глубину, в мотивы, не вникнув в причины происшедшего, довольствоваться одним сюжетом для заметки в тридцать строк с получением в перспективе полутора рублей, — это гадко… Это меня не удовлетворило бы. А вот мои „Жертвы столицы“? Это тоже факт, добытый репортерством. Колесов был задержан полицией „за праздношатание и прошение милостыни“. Можно было дать как сухую заметку для газеты. Прочтя ее. многие сказали бы: „Работать мог, лентяй!“ Прочтя „Жертвы столицы“, будут другого мнения, станет ясно, как и почему дошел до милостыни. Вот за это люблю репортерство, многим факты видеть приходится, а вглядываться, анализировать их — дело репортера…»
Как у берегов Волги, проникал в гущу жизненной битвы, испытывал ее неласковое прикосновение, так, став репортером, из одного московского подвала шел в другой. И не было в Москве ночлежки, самого страшного притона нищеты и разбоя, куда и полиция порой избегала заглядывать, чтоб не побывал там дядя Гиляй.
Каждая ночлежка являла собой города России, ее деревни, села. На маленьком пространстве одной подвальной комнаты собирались люди из разных мест… Они стремились в Москву с той же надеждой, с какой шли к Волге: заработать, подкопить деньжат, выбиться из бедности. Но слишком многих большой город заглатывал, уничтожал. Редко выбитому из колеи человеку удавалось достичь желаемого.
Снова и снова появлялся Гиляровский в московских подвалах, окутанных зловонным паром, смотрел, изучал жизнь ночлежек и их обитателей, проводил субботы и воскресенья в ночлежных домах с полуголодным, оборванным людом, с нищими и жуликами, переодевшись, чтоб быть неузнанным, чтоб приняли за своего. И принимали. Из того, что приносил после этих путешествий в газеты, печатали не все, но изучение ночлежек не прекращал, не переставал собирать материал о московских трущобах и писать о них.
Жил дядя Гиляй в начале 80-х годов на Тверской, в доме Шаблыкина, в меблированных комнатах «Англия». Из различных мест Москвы возвращался к себе. Марьина роща с запутанным планом улиц и темноватыми строениями, Сокольники, расследование убийства в Петровско-Разумовском, глухая тишина подземных труб, заключавших
