Ираклий Квирикадзе - Мальчик, идущий за дикой уткой
Еще никто не опускал в пахнущие тухлыми яйцами воды серного источника такие прелестные груди. Никто…
Грудастая девочка работает в местной столовой “Хинкальная № 1”.
“Гульсунда, принеси еще две бутылки мукузани… нет, лучше манави!” Гульсунда улыбается, приносит вино. “Гульсунда, спой”. Гульсунда поет красивым, тягучим голосом, словно ангел машет шестью крыльями.
При этом Гульсунда может приготовить салат, нарезать холодную телятину, взять у клиента пальто, повесить его, стасовать карты, не брезгует помыть унитаз…
Почему она лежит в серном источнике, чье имя шепчет?
Хотя, может, это и не такая тайна, если взглянуть на негодяя Арсена Гастелло, который несется в открытой машине “хорьх”, которую советские победители вывезли из Германии в 1945 году. На огромных территориях, от Черного моря до Тихого океана, сегодня их можно встретить в столичных музеях или в клубах пыли на корявых провинциальных дорогах.
Арсена я назвал негодяем вот по какому поводу…
Этот здоровенный курчавоволосый парень, выходец из Маффета, живет в районном центре Анаре, работает в конторе городского освещения, но, когда напивается, имеет дурную привычку нестись на геринговской машине в деревню своего детства, останавливаться на маленькой площади перед столовой “Хинкальная № 1” и громко материть на чем свет стоит всех маффетцев.
Мышцы без единого грамма жира, лицо насмешливое, наглое, язык злой, глотка луженая.
Несколько крепких маффетцев, попытавшихся взбунтоваться, Арсен уложил в пыль ударами кулаков. Что против такого сделаешь?
Иногда с ним приезжали девицы. Они тоже выходили из машины, хихикали, слушая ругань Арсена. Одна постоянно залезала под юбку, что-то там почесывая.
Ругань Арсена маффетцы слушали молча в столовой, на рынке, в парикмахерской.
Отцом Арсена был местный парикмахер Ипполит Гастелло. Даже отец не мог понять, в чем состояла вина деревни перед бушующим пьяным Арсеном.
То он кричал о каком-то Соломоне Маузере – непонятно, человеке или оружии, то вспоминал Лаврентия Павловича Берию, любовника покойной матери, то каких-то щенков, которых утопил его отец Ипполит, и еще что-то такое же бессмысленное…
Глаза Арсена становились огненно-черными, он кричал обо всем сразу. Злоба выплескивалась со скоростью ночного локомотива, в словах был полный хаос…
Наоравшись, он успокаивался, заводил машину Геринга и уезжал назад в Анару.
Однажды наглость и злоба его перешли все допустимые границы. В тот раз Арсен приехал один. Утром. Видимо, кутил в Анаре всю ночь. Он кричал, размахивал кулаками, потом взобрался на постамент, где когда-то стоял памятник Сталину, расстегнул ширинку, вынул свой детородный орган и, словно долго не мочившийся конь, пустил струю…
“С добрым утром!” – кричал он редким прохожим.
Гульсунда открыла двери столовой, оглянулась на Арсена, вошла вовнутрь, подошла к буфетной стойке, похлопала молодую свинью, только что заколотую буфетчиком. Взяла свинью за задние ноги и быстро пошла с ней к выходу.
Безумная девственница была в это утро чем-то похожа на Жанну д’Арк.
“Арсен, Арсен…” – шептали ее губы, когда Гульсунда пересекала площадь.
Скажу, что именно это имя шептала она постоянно, лежа в кипятке серного источника.
Завершив полив, Арсен Гастелло спрыгнул с постамента; наглая улыбка не успела сойти с его губ, как свиная туша разнесла всю тонкость их очертаний. Второй удар сбил наглеца с ног. Гульсунда была сильной, свинья служила ей средневековой палицей.
Арсен хотел встать, но третий удар был таким оглушительно-диким, что, наверно, только Майкл Тайсон мог бы похвастаться подобной убойной силой.
Арсен упал и застыл под бывшим памятником Сталину… Секунд десять он лежал неподвижно. Рефери на ринге мог бы закрыть счет и объявить нокаут.
Потом Арсен открыл глаза, спросил: “Ты кто, девочка?!”
Героический поступок Гульсунды взбудоражил жителей Маффета. В особенности женщин…
Женщины, обычно покорно терпевшие все жизненные невзгоды, в этот раз вышли на площадь и, не дождавшись очередной цистерны воды, а узнав, что шофер цистерны Гизо Арабули нежится в постели с завезенной из Анары проституткой, выволокли шофера и избили его эмалированными ведрами.
Лаура Тодуа, киномеханик клуба, сказала: “С сегодняшнего дня не даю мужу… Ночью он пьяный, луком воняет, ложится в постель, ноги ему раздвинь… Днем кино показываю, он сидит в клубе, фильмы бесплатно смотрит. Если на экране кто целуется, он ко мне в будку врывается, «дай» кричит…”
Додо, аптекарша: “И для моего мужа жизнь – бесконечный медовый месяц. Этот остолоп не может понять, что всё имеет свой срок годности…”
Третья, Варвара, говорит: “Пойдем в столовую, заявим этим бездельникам: прошел год с лишним, как в Маффете нет воды… Вы ходите грязные и вонючие, мы хоть окунаемся в серный источник… Вы не желаете восстанавливать водопровод, мы не желаем спать со свиньями…”
Эту сумбурную речь прервала Мелиса, сестра Варвары: “Никаких деклараций! Сегодня ночью, в постели, в самый момент, когда их красные перцы будут искать, куда ткнуться, там-то и отказать…”
Всем понравилась эта идея.
Так начался женский бунт.
* * *Ночью в доме киномеханика Лауры с постели грохнулся мужчина в синей майке.
Лаура так сильно лягнула мужа ногой, что тот, пролетев два метра, упал на пса породы доберман, который спросонья лязгнул зубами и разодрал ягодицу мужа. Тот завопил, вскочил окровавленный, голый выбежал в лунную ночь…
В другом доме вокруг стола кружились голые Варвара и ее муж Серапион.
– Ты сука, Варвара.
– Нет, Серапион, я не сука…
– Ты сука, Варвара.
– Нет, Серапион, я не сука…
– Ты сука!
– Нет!
– Да!
– Нет!
Так до рассвета кружили они, освещенные желтым лунным светом.
В доме Мелисы запертый муж стучал кулаками, пытаясь выбить дверь.
Мелиса заперла его в чулане, среди гор яблок, диких груш, банок варенья, связок чеснока и красного перца.
Днем хмурые мужчины собрались в столовой.
– Может, построить этот сучий водопровод? – задал вопрос Игнатов.
Ему возразили: “А кто табак собирать будет, виноградники вот-вот созреют. И что?! Стоит, значит, женам ноги сцепить, так нам становиться перед ними навытяжку? Бросить все важные дела и бежать строить этот сучий водопровод?!!”
Мужчины выпили вина в этот день больше, чем обычно. Гульсунда не успевала отталкивать пьяные руки, которые тянулись к ее прекрасным грудям. Она слышала воинственные возгласы: “Нашим женам кажется, что они незаменимы! Ха-ха-ха! Как бы не так! В мире столько баб, да, Гульсунда?!!”
И последующие ночи маффетские женщины не подпускали к себе мужей. Не поддавались их хитроумным уловкам.
