Александр Яковлев - Омут памяти

Рьяные защитники большевизма говорят, что все было не так уж плохо. Надо, мол, видеть и хорошие стороны жизни. Конечно, надо. Всегда была и пребудет вечно живая жизнь. Она цвела и буйствовала даже на вечной мерзлоте сталинизма, ее не заморозили ни льды страшных репрессий, ни духота официального мономыслия и моноверы. Но трагедия народа не перестает быть трагедией.

Спрашиваю себя: а не было ли в этих условиях изначального упрощения в переходе к рынку с сугубо "технологической" точки зрения? Знаю, с каким трудом пробивала себе дорогу эта идея на практике. Сколько гневных тирад обрушилось на головы тех, кто предлагал решительнее идти к нормальной экономике. И все же не покидает ощущение, что переход к рынку представлялся многим из нас как некое одномоментное мероприятие: рынок "с 1 января X года". Но такое невозможно. Необходимы, объективно неизбежны разные стадии в процессе такого перехода: и по глубине проникновения рыночных отношений в экономику, и по тому, какие ее сферы и в какой последовательности будут захватываться рынком. Именно сферы, а не отрасли.

Зная об этом наследии, мы тем не менее стали смело наступать на те же грабли. С моей точки зрения, введение рыночных отношений надо было начинать с торговли и сельского хозяйства, дав полную инициативу купцу и крестьянину. То, что не был осуществлен кардинальный поворот к потребительскому рынку, предопределило дальнейшие беды, включая финансовые. Правительство не сумело спрогнозировать последствия резкого сокращения товарных запасов, равно как и не смогло отреагировать быстро и эффективно на этот процесс, когда он обрел катастрофические размеры.

Все эти годы объемы внутренней торговли росли только за счет роста цен. Структурной перестройки промышленности не произошло, доля группы "Б" оставалась на том же уровне, что и загнало экономическую перестройку в тупик. До 1990 года включительно объемы производства в оборонной промышленности продолжали наращиваться. Полным провалом закончилась ресурсосберегающая политика правительства. При сохранении приоритетности группы "А" иначе и быть не могло. Осталась нетронутой и нелепая система ценообразования. Ничего практически не было сделано для сокращения или хотя бы ограничения дотаций планово-убыточным предприятиям и хозяйствам. Особенно это касается агрокомплекса. Политика импорта оказалась на поводу у ведомственных и групповых интересов. Антиперестроечные силы предпринимали целенаправленные усилия к тому, чтобы не допустить смягчения товарного голода в стране.

Смысл всех подобных усилий был сугубо политическим: не дать Реформации записать в свой актив хотя бы одно реально благое для народа дело. Но делалось все возможное, чтобы максимально настроить людей против политики преобразований, объявить реформы и реформаторов виновными за все переживаемые людьми невзгоды.

Когда я думаю о самой Перестройке и ее последствиях, все больше убеждаюсь в огромной силе "коллективизированной совести", тормозящей наше движение к свободе. Речь идет о характере массовой психологии. Нас, реформаторов, частенько ругают. Иногда поделом, а порой просто так, по инерции. Оправдываться бессмысленно, да и нужды не вижу. Скажу только, что мы, как и многие другие, и сами были типичными советскими людьми, жертвами киселеобразной, но и беспощадной "коллективизированной совести".

Хорошо известно, что "созидание нового человека" — Номо soveticus — шло через моноидеологию, которая рассматривала его как "совокупность общественных отношений". Террор физический, выделывание (по Бухарину) нового человека из "капиталистического материала" имели своей задачей формирование простого винтика или одноразового шприца. Ленин — Бухарин — Сталин — Жданов — Суслов — наиболее видные "коллективизаторы совести". Им померещилось, что в Марксовом коллективном стаде, обществе-фабрике, ленинско-сталинском обществе-казарме с карцерным ГУЛАГом и рабоче-крестьянской гауптвахтой можно и должно строить "рай земной", забыв о духе человеческом, о том, что сотворен человек из праха и в прахе Вечности дотла сгорают гордыня и прочие грехи и пороки его.

Коллективизация совести достаточно успешно шла через партизацию. Многомиллионной партии была предложена одна совесть, равно как и комсомолу. Если приходил новый "вождь", то все равно ее основные заповеди сохранялись в их девственной первозданности, хотя уже изрядно проституированной.

Брежнев был прав, когда говорил, что появилась новая общность людей — советский народ, то есть народ с коллективизированной совестью. Ибо большинству ничего не стоило аплодировать расстрелам, требовать смерти вчерашним закадычным друзьям и собутыльникам, травить Пастернака и Бродского, чьих книг оно и в глаза не видело, объявлять Солженицына "предателем", топтать Сахарова и творить прочие мерзости.

Совесть коллективизировалась в процессе неустанной и постоянной борьбы, которая и сформировала человека баррикадного типа. Борьбы с чем угодно, с кем угодно, за что угодно, но борьбы. С буржуазной идеологией и за высокий урожай, с пережитками прошлого и за коммунистический труд, с кибернетикой и генетикой, с узкими штанами и декадентской поэзией. И так до бесконечности.

Мы, реформаторы, видели эту твердыню. Преодолеть ее было невообразимо трудно. Даже самые мужественные из интеллигенции не верили, что сталинский строй можно сдвинуть с места. От подобных мыслей за версту несло маниловщиной. Впрочем, в известной мере так оно и было на практике. Почему? Да потому, что до сих пор больше всего мешаем Реформации мы сами, ибо сами во многом остаемся людьми старой Системы, старых привычек и представлений. А коль так, то в условиях одномыслия не было альтернативы, кроме маниловских бессмыслиц, утешительных и пустых. Постоянно хотели вырваться за какие-то пределы, но оставались на протоптанной дорожке страха. Так легче и безопаснее. Млели от розовой мечты о свободе, но, как кролики, безропотно шли в пасть удава, предвкушая при этом мазохистские страдания во имя народа. Лезли под пули на фронте, но падали в обморок от окрика властвующего хама.

Система засасывала всех, даже самых порядочных и честных. Интеллектуалы писали порой смелые строки, но оставались весьма податливыми к ласкам власти. По-советски грызлись между собой, по-советски доносили, изнемогали от мании особой значимости личного предназначения. Повторяю, все мы были советскими, других у ЦК КПСС и КГБ на учете не состояло.

Когда в 1978 году Брежнев объявил о создании Homo soveticus как нового явления в жизни человечества, люди похихикали и… забыли. На самом-то деле генсек был прав. К этому времени Homo soveticus был уже отучен от собственных мыслей, отлучен от самого себя, лишен частной жизни.