Владимир Костенко - На «Орле» в Цусиме: Воспоминания участника русско-японской войны на море в 1904–1905 гг.

Переводчик тут же сообщил нам, что некоторое время назад лагерь посетила группа армейских офицеров, приезжавшая к своим солдатам. После отъезда офицеров произошла крупная ссора между сухопутными и морскими командами. Так как солдат оказалось больше, то пришлось для виду несколько матросов изолировать и посадить в арестное помещение. Туда попали как раз орловские матросы.

Я объяснил японскому полковнику, что мы имеем в виду самое объективное изложение событий на основании сведений, опубликованных в японских газетах. Это окончательно успокоило полковника, он разрешил нам пройти в лагерь и прикомандировал к нам переводчика в качестве наблюдателя. Мы просили провести нас прямо в барак, занятый орловской командой.

С орловцами помещались вперемешку и спасенные с других кораблей. Нас приняли с большой радостью, но сначала были смущены, что мы явились в штатском платье. Первый час прошел в расспросах о судьбе наших орловцев, а затем началась беседа о манифесте 17 октября и о последних событиях в России. Мы со Щербачевым разделились: он занялся специально собиранием материалов о бое, а я должен был выступить с изложением всех важнейших фактов из политической жизни России, начиная с восстания «Потемкина» и кончая всеобщей забастовкой. Орловцы собрали всех моряков. Что же касается сухопутных, то, за единичными исключениями, они не хотели слушать офицеров в штатском платье и не верили нам.

Незаметно пролетело время до обеда. Нас посадили за стол, и мы пообедали вместе с матросами.

Жизнь этого огромного сборища людей протекала в чрезвычайно неприглядных условиях. Обстановка бараков состояла из коек, столов и скамеек. Книг у матросов почти никаких не было, кроме нескольких, оказавшихся на руках у самих пленных. Они были истрепаны в клочки. Более полугода наши пленные матросы прожили без всяких писем с Родины. Но наряду с этим развилась в самых разнообразных формах самодеятельность. Среди пленных нашлись музыканты, танцоры и артисты.

Матросы особенно горячо продолжали разбирать обстановку Цусимского боя и доискивались причины нашего ужасающего разгрома. Всех интересовала судьба Небогатова. Часть команды оправдывала его поступок. Но спасенные с потонувших кораблей, как «Ослябя», «Сисой», «Нахимов», «Донской», «Мономах», «Ушаков» и «Светлана», противопоставляли себя сдавшимся небогатовцам, и на этой почве шли споры, препирательства, взаимные обвинения и образовался некоторый раскол среди моряков.

Щербачев по просьбе собравшихся рассказал о всех эволюциях эскадры и важнейших моментах боя, как мы их выяснили на основании наблюдений и собранных нами материалов. Это вызвало чрезвычайный интерес. Каждый имевший свои наблюдения спешил их сообщить Щербачеву, а многие даже принесли письменные заметки. Наконец, орловцы привели наиболее ценных свидетелей боя с других кораблей, что для нас было особенно важно, так как открывало возможность прокорректировать отдельные моменты боя наблюдениями с других кораблей. Здесь нам пришлось увидеть двух единственных спасшихся с погибших броненосцев «Бородино» и «Наварин». До посещения Кумамото мы не знали, что с этих кораблей кто-либо спасся. Никого не оказалось с «Суворова», «Александра», «Камчатки» и буксира «Русь».

С «Бородино» был подобран японским миноносцем марсовый Ющин, который пробыл в воде несколько часов, держась за связку шлюпочных весел. Когда мы увидели его, то невольно дрожь пробежала по телу. Казалось, в его глазах навсегда запечатлелся ужас пережитых им потрясений и он утерял всякую радость и ощущение жизни. Он в полном смысле слова имел вид. выходца с того света.

Ющин тихим, подавленным голосом, с трудом, как будто еще не совсем оправившись от всех потрясений и пережитых испытаний, рассказал нам о последних минутах своего геройского корабля в момент опрокидывания и о своем чудесном спасении. Он находился в носовом каземате 75-миллиметровых орудий. Командовавший казематом кондуктор послал Ющина на корму созвать людей для тушения пожара. Ющин пробежал всю верхнюю палубу до кормового адмиральского помещения и нигде не встретил ни одного человека. Его охватил ужас, так как он вообразил, что остался единственным живым на корабле, который несся вперед, не управляемый никем. Когда он добежал до каземата, то вдруг почувствовал, что корабль валится на борт. Он успел добраться до орудийного порта левого борта. Корабль уже вошел носом в воду, и ее потоки хлынули через порт. Ющин нащупал ногой переговорную трубу, уперся в нее и нырнул наружу через порт. Он всплыл рядом с опрокинувшимся корпусом броненосца. На днище корабля взобралось человек тридцать, успевших выбежать из батареи и перебежать по борту во время опрокидывания. Ющину подали матросскую куртку, чтобы он мог взобраться на днище, но рукав ее оборвался и его отнесло волной. Вскоре в корпусе опрокинутого броненосца произошел взрыв, и он быстро затонул, потянув всех стоявших на днище. Ющин же ухватился за связку весел и удержался на. поверхности воды. Он носился по волнам до полуночи. В темноте его осветил прожектор японского миноносца. Он закричал, и его подобрали.

С «Наварина» спасся сигнальщик Седов. Броненосец шел за «Николаем» и «Орлом», ночью получил удар торпеды и вышел из строя. Его окружили японские миноносцы, броненосец был поражен тремя торпедами с одного борта, после чего внезапно опрокинулся. Седов и еще два матроса были подобраны на японский миноносец и оказались единственными спасенными с этого корабля, на котором погибли 750 человек.

Рассказы Ющина и Седова о судьбе этих двух броненосцев были со всеми подробностями записаны умелой рукой орловского баталера Новикова.

Новикова среди орловской команды не оказалось. Боцман Павликов сообщил нам, что Новиков, гальванер Голубев, трюмный старшина Федоров и еще семь человек посажены японцами в тюрьму как виновники происшедших в лагере «беспорядков».

Тогда я попросил японского переводчика провести меня в тюрьму повидаться с Новиковым и его товарищами. Сначала он колебался, но потом уступил моим настойчивым просьбам.

Уже в сумерки я попал в арестное помещение, где в одной полутемной камере сидели все десять орловских «зачинщиков» и с ними одиннадцатый — гальванер с «Ослябя» Болтышев. Радость их при свидании была необычайная. Уже три недели они не видели никого из орловцев. Они сообщили, что их «арест» был добровольный, как уступка солдатам артурцам и мукденцам, грозившим убить их за «пропаганду».

Я просидел в задушевной беседе со своими приятелями два часа, пока меня не вызвал японский переводчик, даже не присутствовавший при нашем разговоре. Орловцы сразу воспрянули духом. Они были уверены, что после нашего посещения Кумамото рассеются темные, нелепые страхи запуганных своими офицерами солдат и среди пленных наступит успокоение, что даст возможность заключенным вернуться в свой орловский барак.