Виктор Будаков - Генерал Снесарев на полях войны и мира

Слова, при конце Первой мировой войны обращенные к родным: «Я, как завзятый оптимист, надежд не теряю», не раз им повторенные слова, духом которых неизменно утверждалось и облагораживалось движение его бытия с отроческих лет, теперь, на его закате, утратили свой жизнекрепящий смысл, обессиленный страшными потерями Отечества, непрестанными и тяготными испытаниями семьи, собственными старостью и болезнями.

И всё чаще он молчал. «Ейка, милая дочь, зачем она уходит, куда она уходит?» А наследнице без наследства по ночам снились не цветы, а названия цветов и трав, во сне сходивших с отпечатанной ею ботанической рукописи. Единственное, что он спрашивал у спешащей, каждый день с утра убегающей в мир большой Москвы дочери: «Куда спешишь, дочь?»; или: «Успеешь, дочь?»; или: «Что главное сегодня делаешь, дочь?» Он спрашивал и был далеко от ответа. Тяжёлая, разум и память ломающая болезнь давила и делала жизнь чёрной, иногда — белой, а долее всего — чёрно-белой полосой экрана.

Затворилось, чёрно-белой завесой задёрнулось прошлое. Недавнее его прошлое стало совсем как мёртвое. Но чем ближе к молодости, к детству, тем прошлое, сопротивляясь забвению, вырисовывалось всё ярче. Только оно было не совсем точное, сплеталось в причудливую вязь. Миронова гора, как изба в сказке, вдруг передвигалась к отрогам Памира, славянский Дон вдруг становился притоком индийского, арийского Ганга, и, наоборот, Россия и Индия обнимались садами, сплетались белыми цветущими ветвями.

И Карпаты помнились. Хотя и затянутые орудийными дымами, виделись незамутненно, ясно и четко. Иногда — до вырванного фугасом дерева, на миг, на все века зависшего в воздухе… Герой повести его земляка писателя Платонова в «Потомках солнца», имея в руках «сконцентрированный ультрасвет», производит сатанинский эксперимент: сметает с лица земли Карпаты. У Снесарева Карпаты сохранились.

За год до смерти… Сердце неровно билось, по ночам вздрагивало, как измученное и чем-то испуганное дитя.

4

Когда в 1936 году отмечали 85-летие Ивана Петровича Павлова, физиолога, академика, нобелевского лауреата, на высоком государственном уровне ему было обещано исполнить любое его желание; он попросил малое — не закрывать церкви в честь Знаменской иконы Божией Матери до его смерти, так как в ней он венчался, крестил своих детей и хотел бы, чтобы здесь свершилось его отпевание. Нет, Церковь ещё в опале, ещё не принято секретное постановление Политбюро о ленинских ошибках в религиозной сфере. Но Павлова отпевают в церкви. Явление, разумеется, всех удивляющее: такого ранга людей хоронят теперь в Советской стране не в земле, а в кремлёвской стене, и не под колокольный звон, а под торжественно скорбный государственный оркестр. Да и редко слышен колокольный звон: из семидесяти тысяч, даже больше, православных церквей, соборов, монастырей не уцелела и десятая часть; разрушенные, они как немощные пни в вырубленном, когда-то благодатном, прекрасном лесу. И дорогие Снесареву церкви (где крещён, где ставил первые свечи, где венчался, где молился за погибающих) — среди них.

5

А живущим — свои хлопоты, потери, бесправие, неустроенность, бедность. Впрочем, кому как. У кого-то стремительный карьерный рост, богатый быт, жизнь как праздник, но всё это тоже ненадёжно. Были введены новые воинские звания — маршальские, первыми маршалами стали Блюхер, Будённый, Ворошилов, Егоров, Тухачевский, скоро троих из них расстреляют.

В Москве начнутся громкие политические процессы. И фамилии Зиновьева, Каменева, Сокольникова, Радека, Муралова, Пятакова, Раковского, Бухарина, Серебрякова, Крестинского, Смилги, Бела Куна, Ягоды… словом, тех, кто составлял основной корпус ленинской гвардии, будут преданы всеобщему поношению, а сами «гвардейцы», совсем не кристальные, а равнодушные к народной судьбе революционно-террористического замеса временщики, будут лишены и политической сцены, и жизни. Но не одни они… Сверкающая коса смерти снова пройдётся по народу, стремительно убывающему крестьянами и «бывшими».

6

В 1936 году был принят план генеральной реконструкции Москвы. Расширялись улицы, сносились дома, вырубались бульвары. Дом, где обрела приют семья Снесаревых, торцом выходил на Зубовский бульвар и тоже подлежал сносу.

Выселяемый человек получал на руки две с половиной тысячи рублей и обязан был выехать из Москвы, а для его домоустроительства, для новой его жизни отводились места близ Перова, Пушкина, Кучина, Косина — часто на неудобьях, на приболотных, приторфяных почвах. Застройщики хлопотали, не зная отдыха. Это было похоже на великое переселение народа.

Дочь рассказывает: «И за визгом пил, стуком топоров для многих не был слышен шум чёрных воронов, ночные звонки в квартирах и звук шагов уводимых людей. В Москве (да и не только в Москве) шли аресты. Люди вдруг не выходили на работу, не возвращались домой с работы, куда-то исчезали; от академиков до дворников… Но нас эта сторона 1937-го не коснулась… Начались поиски участка. Конечно, старались найти поближе к Москве и чтобы не очень далеко от железной дороги. Объездили все окраины Москвы, которые считались Московской областью, все окрестности… А дома постепенно собирались: укладывали книги в ящики (часть ящиков с книгами так и осталась неразобранной со дня переезда с Воздвиженки. Продали часть книг в кабинет Востока при историческом факультете МГУ, а часть — в Ленинскую библиотеку».

Далее дочь вспоминает, что 7 июля пришли грузчики и какие-то торопящиеся люди погрузили вещи (за исключением небольших чемоданов с самым необходимым) и повезли на Московские склады. Андрей Евгеньевич снова впал в бессознательное состояние, его поместили в клинику, откуда ему уже не выйти. А семье, вынужденной перемогаться раздельно у родственников и знакомых, пришлось срочно озаботиться поисками и подмосковного участка для жилища, и определённого под снос дома, какой можно было бы перевезти на участок.

«Как-то, проезжая Кусково, обратили внимание на свободный треугольник земли между Главным проспектом и Железнодорожной улицей. После отказа и хлопот участок был нам отведён. Это была очень большая победа, т.к. участок находился в 5 минутах ходьбы до станции. А от Кускова до Москвы поезд шёл около 16 минут. Теперь вся энергия была брошена на само жилище. В Москве сносилось великое множество домов, в том числе деревянных. В связи со строительством нового Краснохолмского моста на ведущей к нему трассе подлежал сносу большой двухэтажный дом… Дома, сносившиеся по генеральной реконструкции, продавались по цене дров. И вот эту двухэтажную махину с 8 комнатами мы купили за 4500 рублей. Нужно было найти бригаду рабочих для разборки и перевозки дома. Нашли и таковую и довольно скоро…» — пишет дочь.