Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

Через день после свадьбы Роза, как полагается каждой жене, решила, что у них должен быть медовый месяц, хотя маленький Огюст ядовито заметил, что вместо медового месяца им следует отпраздновать золотую свадьбу. Но Огюст мучился от кашля, в доме было страшно холодно, и они, чтобы согреться, лежали в постели.

Огюст, чувствуя, что Роза слабее его, пытался заставить ее накрыться одеялами, но она отказалась, говоря, что он в них нуждается больше, хотя сама промерзла до костей. Огюст просил Жана Грита достать им немного угля и починить водопроводные трубы. Чиновник пообещал сделать все, что будет в его силах, но сказал, что солдаты на фронте под Верденом тоже мерзнут и нуждаются в каждом куске угля.

Через две недели после разговора о медовом месяце Роза умерла от простуды.

Огюст принял известие о ее смерти по виду равнодушно. У него не было больше слез. Чтобы плакать, нужны силы, а он все силы отдал работе. Однако его напускное спокойствие исчезло, когда Жан Грит, ставший одним из его душеприказчиков, спросил, где похоронить Розу. Вопрос был лишний.

– Здесь! – твердо заявил Огюст. – В Медоне, рядом со мной!

– Какую надпись вы хотите сделать на плите, мэтр?

– Наши имена и даты рождения и смерти. И все.

– Никаких эпитафий?

– Слова ни к чему, потомки составят обо мне свое собственное мнение. Но я бы хотел одного: чтобы на нашей могиле был установлен «Мыслитель».

– Хорошо, мэтр.

– Спасибо. Ведь я пролежу там много лет, миллионы лет.

Всю ночь накануне похорон Розы Огюст неподвижно просидел у ее гроба, сжимая холодные руки покойной. И когда подошло время закрывать гроб, он нежно поцеловал ее в губы и прошептал: – Какая прекрасная статуя!

Спустя несколько дней после похорон, неожиданно войдя в спальню, он обнаружил там маленького Огюста: тот вынимал деньги из чулок, ваз и других потайных мест, где мать имела обыкновение прятать свои сбережения. Сын виновато взглянул на отца – он до сих пор боялся мэтра, был уверен, что старик придет в ярость и отнимет у него деньги. Но Огюст спокойно произнес:

– Теперь это твои деньги. Она завещала их тебе.

– Двенадцать тысяч серебряных и золотых франков! – воскликнул маленький Огюст.

– И еще кое-что в банке. Тебе хватит, чтобы прожить.

Маленький Огюст стал было извиняться за свою поспешность, он хотел удостовериться, что на этот раз его не обманут, и вдруг умолк – отец не слушал его. Огюст печально глядел на вещи Розы, чувствуя себя как никогда покинутым и одиноким.

6

С приходом весны и тепла Огюст стал поправляться. Каждую минуту, как только позволяли силы, он проводил в мастерской. Он не мог работать, не мог даже делать наброски, но ему так хотелось работать – он видел теперь, сколько у него недоделок.

Будь впереди еще десять лет, думал он, или хотя бы пять, пусть год, целиком отданный работе, он бы сумел сделать так много, так много – раньше он этого не понимал. Когда человек наконец начинает постигать смысл вещей, у него иссякают силы и он уходит в небытие. Огюст много размышлял о войне, его огорчало, что Франция все еще терпит поражения, хотя слышал, что в войну вступила Америка и скоро должен наступить перелом, но о настоящем думалось с трудом. У него редко бывали посетители. Почти все, кого он знал, были далеко либо давно сошли в могилу.

12 ноября 1917 года, в день, когда ему исполнилось семьдесят семь лет, он опять заболел бронхитом и слег. Он смотрел на Христа на стене и, впадая в беспамятство, думал о том, встретятся ли они когда-нибудь снова.

В следующие дни лихорадка усилилась, появились хрипы в легких. Огюст не приходил в себя. Перед ним мелькало множество лиц: Мари, Папы, Мамы, отца Эймара, Биби, Пеппино, Лекока. Но где были Камилла и Роза? Сколько ни искал, он не мог их найти. Неужели они в конце концов его покинули? Затем он услышал шепот Розы: «Что он без меня будет делать?» – слова, которые она шептала перед смертью, но все вокруг снова заволокло серым туманом, и он не мог ее отыскать. Он видел себя спорящим с Папой о поступлении в Малую школу – как они много спорили из-за этого, – увидел свою первую обнаженную натурщицу, вспомнил, как он мечтал быть похожим на Барнувена и понимал, что это недостижимая мечта, вспомнил, как Мари защищала Барнувена, несмотря на его предательство, и вдруг он увидел Розу такой, какой встретил впервые на улице-хорошенькую, с гордой осанкой, он видел упоенную счастьем Камиллу, какой она была в Туре. Прожита целая жизнь, а ему мало…

И снова перед глазами его стояли «Бальзак», и «Гюго», и «Граждане Кале», и «Врата ада» – неужели они открываются, чтобы впустить его? Всю жизнь он старался работать честно, не измышлять, а наблюдать, следовать природе. Будь то женщина, мужчина, камни, деревья – все они были едины в своем происхождении. Как много в жизни прекрасного, надо только уметь видеть.

А потом он увидел Христа, Христос смотрел на него, и множество людей обступили его кровать. Он не узнавал никого, они были слишком далеко, но ему показалось, что он слышит чей-то плач. «Не плачьте, – хотелось сказать, – не надо слез, не надо». Это, должно быть, Роза. Кто еще мог так плакать?

Он чувствовал, как неведомая сила увлекает его куда-то, но не мог сопротивляться, не мог говорить. Потом увидел руки, руки помощи, протянутые к нему: Каррьер, Малларме, Лекок, Папа, Бальзак, даже Гюго. Он улыбнулся. А потом увидел скульптуры, множество скульптур: «Грусть», «Искушение святого Антония», «Женщина, сидящая на корточках», «Психея», «Минотавр», «Гюстав Малер», «Моцарт», «Собор», «Страдание», «Последнее видение»; он и забыл, как много их создал. Он лежал и изумлялся миру, созданному им, и вдруг с гордостью воскликнул:

– Разве ваяние не самое прекрасное из искусств!

Теперь плач прекратился, и это обрадовало его. Должно быть, они понимали, что он чувствует. В этом не было ничего ужасного. Просто он возвращался туда, откуда пришел, – в землю, которая дала ему жизнь.

Огюст закрыл глаза и погрузился в сон, лишенный сновидений. В этот момент он был похож на одну из своих статуй.

Эпилог

На следующий день Германия, несмотря на то, что находилась в состоянии войны с Францией, объявила; «Хотя Огюст Роден, величайший из французских скульпторов, и родился во Франции, он, как Шекспир и Микеланджело, принадлежит также и Германии».

Через шесть дней после смерти Родена его вечный враг, Французская Академия, приобщила его к сонму бессмертных.

Маленький Огюст умер через девятнадцать лет от алкоголизма, не оставив после себя наследника.

Камилла дожила до 1943 года; рассудок так больше и не возвращался к ней.