Борис Тихомолов - Романтика неба

В ту ночь мы знали, куда готовились лететь. Операция называлась «Берлинская». Мы должны взломать, разрушить укрепления, подавить противника внезапностью и мощью, чтобы дать возможность нашим наземным войскам ворваться в траншеи и на плечах ошеломленного врага проникнуть в глубь его обороны.

Одер. Отсюда и до самого Берлина — сплошной железобетон. Гряды окопов, укрепленные, опутанные проволокой, естественные рубежи: озера, реки, каналы, овраги. Каждый населенный пункт, каждый дом — это крепость, приспособленная к круговой обороне. И солдаты, солдаты, солдаты и пушки. И танки. И разная техника. И вот сюда-то нам нужно положить свои бомбы. Ах как жаль, что их всего тринадцать штук…

Мы летим на высоте шести тысяч метров. Нам отчаянно повезло: погода отличная! Горят предутренние звезды, и в кабину через открытую форточку врывается пряный запах весны. Все сейчас необычное. И радость какая-то охватывает душу. Войне конец! Конец войне! И ты остался жив. Это чудо какое-то! Это выигрыш по лотерее! Тебе просто выпал счастливый билет.

Рассвет начал наступать как-то внезапно. Сначала будто кто с классной доски стер тряпкой утренние звезды и вслед за тем брызнул в небо розоватой краской. Это засветилась пелена прозрачных облаков, висевших высоко над нами. И от их призрачного света появились блики на контурах крыльев нашего самолета.

А внизу ночь. Я взглянул на часы: ровно пять. И в ту же секунду земля под нами осветилась вспышками.

— Командир, началось! — торжествовал Краснюков.

— Пушки бьют! Дальнобойные! — закричал Алпетян.

— Вот дают! Вот дают! — восторгался Морунов.

А я молчал. Мне спазмой сдавило горло.

Орудия в невиданном количестве были расставлены рядами, почти по прямой вдоль фронта. Языки пламени, вылетающие из стволов, перебегали справа налево и слева направо, и ощущение было такое, словно чьи-то большие руки нажимали пальцами на клавиши гигантского органа, исполняя гимн победы.

И впереди, где только что было темно и тихо, вздымались теперь вверх космы пламени и дыма. Сплошное кипение огня! Пушки били, били, били. Десятки тысяч стволов! Потрясающее зрелище!..

Цель все ближе. Мы должны отбомбиться чуть сзади, куда не достигает артиллерия, и там уже рвутся бомбы.

У нас посветлело, а внизу еще ночь. Поворачиваю голову, смотрю назад и вскрикиваю от невиданного зрелища: все небо словно в комариной туче! Летят бомбардировщики. Тысячи! И только сейчас замечаю, что мы идем, зажатые со всех сторон другими самолетами. Самолеты слева, самолеты справа, самолеты под нами и… самолет над нами! Он висит рядом, хоть рукой доставай, а под брюхом — бомбы!..

Оторопело смотрю на три двухсотпятидесятикилограммовые чушки с лоснящимися боками…

И все мы шли к одной цели, до которой осталось несколько минут полета. И я представил себе, как будут разгружаться висящие над нами самолеты, как будем разгружаться мы — на головы летящих под нами… И я понял тогда, что рано радовался по поводу «счастливого» билета: тираж еще не состоялся…

Щелчок в наушниках и голос Алпетяна:

— Товарищ командир! А посмотрите-ка, кто с нами слева идет!

Смотрю: ха! Чудеса в решете! Зажатый со всех сторон бомбардировщиками, впритык к нашему крылу летит фашистский истребитель. Летчик крутит головой: попал как кур в ощип! А слева от него стрелок-радист с Ил-4 с угрожающим видом вращает башню, нацеливая на фашистского летчика спаренные пулеметы.

У меня сердце в пятки: что он делает?! Разве можно стрелять? Он же в нас попадет!.. Грожу радисту кулаком. Радист смеется и опускает пулемет. Он и сам прекрасно знает, что стрелять нельзя. Фашистский летчик щерится в угодливой улыбке. Он понял ситуацию.

Кипение огня под нами, нам бросать свои бомбы…

— Бросаю! — кричит Краснюков, и в тот же миг мимо нас проносится черная осыпь фугасок…

Некоторое время мы летели на запад, потом осторожно свернули на юг и со снижением пошли к земле.

Слева сзади пламенный ад, и дым, и пыль до самого неба, а в небе самолеты, и на земле еще видны сполохи орудий. Внезапно на переднем крае все затихает, и вдруг — что это?! Ослепительный всплеск бьет по глазам. С трудом доходит до сознания — прожектора! Их сотни полторы, но как-то странно они светят — вниз, по земле… И острая догадка, и восхищение талантом полководца: после ошеломляющего вала орудийного и бомбового огня — ослепительный свет по глазам…

В груди похолодело: сейчас, в эти секунды, наши солдаты с криком «ура!» идут в атаку. Сейчас, в эти секунды, гибнут тысячи людей… И мне стало стыдно за свою недавнюю радость. Подумаешь — выиграл жизнь по лотерее!.. Побывал бы ты там…

Впрочем, война еще не кончилась. Еще шли ожесточенные бои на подступах к Берлину. «Не сдавать Берлин русским! Лучше американцам!» — такова была установка Гитлера. Войска снимались с Западного фронта и направлялись на восточный. Но было поздно. Вся грандиозная военная машина, весь порыв советских солдат приобрели такую инерцию, что встречные фашистские войска обращались в прах.

А мы взлетали с раскисших аэродромов, чтобы громить эти части, переброшенные с запада. Мы громили порты: Штеттин, Грайфсвальд, Кольберг, Свинемюнде. При свете пожарищ топили бомбами транспорты с фашистскими войсками.

Наши войска добивали фашистов в логове, а мы собирались на Грайфсвальд. Город у Балтийского моря. Порт. Железобетонные укрепления. Их не берут артиллерийские снаряды. Нужны бомбы. Тяжелые.

Мы готовимся в ночь. Под моим самолетом висит длинная, как торпеда, тонновая бомба. Особая бомба, повышенной взрывчатой силы. Командир предупредил: «Там, на земле, будет выложена световая стрела, указывающая на объект. Бомбу надо положить в пятистах метрах от стрелы на северо-запад. И помните, — добавил он, — бомбить с высоты не ниже тысячи метров, иначе попадете в свою же взрывную волну. Ясно?»

Куда уж ясней. Взрывная волна — это сила. Может оторвать хвост у самолета или покорежить крылья.

Ночь была весенняя, ясная и лунная, и мы были неприятно удивлены, когда на высоте 600 метров появились облака. Нырнули под них. Летим. Переживаем. Неужто везти обратно эту чушку и бросать ее на пассив, где-нибудь в болото?! Обидно до слез.

— А может, рискнем?

— Рискнем, — согласился Краснюков.

Решаю. Сделаем так: я разгоню машину до предельной скорости, на что она способна, и, как только штурман сбросит бомбу, рывком швырну машину в облака. Глядишь — и будет около тысячи метров!

Подходим к цели. На земле полыхают пожары, и, выделяя линию фронта, передовые позиции угощают друг друга ливнем трассирующих пуль и снарядов.

Акватория порта вся забита кораблями, наверняка идет высадка фашистских войск, снятых с Западного фронта. А вот и стрела! Штурман открывает бомболюки и кидается к прицелу. Я даю полные обороты моторам. Скорость растет, но медленно, в кабине ветер, в лицо летят песчинки! Пора! Краснюков нажимает кнопку, самолет вздрагивает, и я поддергиваю штурвал на себя. Меня вдавливает в кресло. Земля с пожарами и взрывами проваливается в тартарары. Мы в облачной мути, и в этот миг — ослепительный всплеск. Нас жестоко толкает в бок, потом в спину, и я, почувствовав, что повис на ремнях, глянул за борт. И обомлел: там, где по всем правилам должна находиться земля, была… луна! Бездонное небо и — луна! Мы падали на луну!..