Ольга Круглова - Япония по контракту
— У меня скоро защита диплома… Потому я и пришёл в выходной, — студент Миура словно оправдывался. — А Вы можете не спешить. Я на машине, я отвезу Вас домой.
В коридоре бухнул знакомый кашель.
— Я же сказал Вам, что мы скоро увидимся! — засмеялся Шимада. И, указывая на свой тренировочный костюм, объяснил:
— Я тут на прогулку шёл, да вот завернул кое-что сделать…
Но в свой кабинет не ушёл, сел с ней рядом, выправляя заминку с компьютером. В дверях показался студент Адачи. Этот заговорил не скрываясь, напрямик:
— Может, надо помочь?
Она никогда не видела их в университете по воскресеньям. Выходит, они пришли ради неё? Пришли, не сомневаясь, что она поступит, как нормальный японский человек — оставит кучу дел на самый последний момент. Она целый год искала этого — душевности, сочувствия, а они, оказывается, были рядом — Шимада, студенты… Она почувствовала, как у неё защипало в носу.
— Вы — настоящие патриоты, — она постаралась выбрать самую лестную для японца похвалу.
Да ведь это и вправду было так — поверх всех своих японских неприятностей она положит тёплую память об этом дне.
— Спасибо, что пришли помочь! — сказала она, прощаясь.
Шимада замотал головой, отказываясь:
— Нет, нет, нам надо было поработать…
С ней прощалась японская скрытность. И японская деликатность — её не хотели связать долгом благодарности. Миура подвёз её до дома, спросил:
— Что Вам понравилось в Японии больше всего?
И она искренне ответила:
— Молодёжь, студенты! С сэнсэями мне было труднее.
Миура радостно закивал и вдруг стал жаловаться: сэнсэй дал ему плохую тему для диплома — сделать с ней ничего путного нельзя, сиди не сиди. Он жаловался откровенно, обильно, по-русски. Кажется, старательно превращая её в японку, японцы и сами восприняли от неё частицу русского духа. Миура научился жаловаться, Намико — целоваться…
Перед сном она зачеркнула последнюю оставшуюся до отъезда клетку в календаре со скворцом, сняла его со стены и выбросила в мусорницу. Как улику. Порадовалась, что уезжает. Подумала, что будет скучать по кое-как закрытым дверям, по вымытым до блеска улочкам, по большой японской зарплате, по вежливым поклонам, по сашими, нори… По Японии. Утром она подошла к окну, полюбовалась свинцом зимнего Тихого океана — пора прощаться. В шесть ноль-ноль у её подъезда загудела машина Кобаяси. С ней прощалась японская пунктуальность. И японский обычай рано вставать — сегодня Хидэо пришлось подняться раньше пяти. И японское чувство ответственности — сэнсэй опекал её до самого конца.
— Ничего не забыли? — хлопотала Намико. — А мусор я сама вынесу, не утруждайтесь! — С ней прощалось дотошное японское гостеприимство.
Машина летела по проспекту к вокзалу.
— Это всё построено недавно! — Хидэо часто повторял эту фразу. Но сегодня он произносил её так, словно просил: — Не суди нас слишком строго! Да, у нас многое не так, но мы начали с руин и сделали немало.
— Да, вы, японцы, многого достигли! — сказала она.
И супруги Кобаяси счастливо улыбнулись — с ней прощался японский патриотизм. И, словно почувствовав тепло её слов, Хидэо откликнулся ласково:
— И Вы много сделали за год!
А она почувствовала угрызения совести — много она тут наделала ошибок! Зря обижалась на людей, вовсе не хотевших обидеть её, зря их обижала…
— А доктор Чен не уезжает, — вдруг сказал Хидэо. — Я оставил его на более долгий срок, чем Вас! Чуткий Хидэо, словно уловив сентиментальную слабину, тут же решил заставить строптивую гостью раскаяться. Пришлось собраться. Нельзя расслабляться, пока ты на японской земле!
— Это очень мудрое решение! Доктор Чен — самый подходящий партнёр для Вас!
Сэнсэй согласно кивнул, не заметив иронии — с ней прощалось японское отсутствие чувства юмора.
— Сразу после Вашего отъезда Чен начнёт самостоятельную научную работу. Такую же, как у Вас…
— При чём здесь мой отъезд?
Сэнсэй промолчал. А она не стала настаивать на ответе. Потому что знала — послушного партнёра здесь предпочтут плодотворному, японская практичность непременно отступит перед японским желанием самоутвердиться. А впрочем, может, именно практичность выбрала китайца — он стоил дешевле.
— Вы оставили деньги на Вашем банковском счету? — забеспокоился Хидэо, выходя из машины. — Намико придётся оплатить Ваши счета за электричество, газ… — Копеечные счета. С ней прощалась японская скрупулёзная бережливость.
На платформе Хидэо обнял её за плечи — неловко, неумело. Поправил запотевшие очки… Последний год она занимала немало места в его жизни, немалых стоила волнений и трудов. Он так много сделал для неё, этот маленький японец — вырвал хотя бы на время из русской нищеты, дал увидеть свою удивительную страну, помог рассмотреть её, узнать, полюбить…
— Спасибо! — сказала она Хидэо. От всей души. И поцеловала.
Он не отстранился, прижался к ней щекой. Он больше не был ей начальником и не обязан был вести себя, как положено сэнсэю. Она улыбнулась, чтобы не расплакаться. А Хидэо заметил укоризненно:
— Тут недавно уезжал один русский сотрудник нашего факультета, так он плакал.
Сэнсэй воспитывал её, честно исполняя свой долг. До последней минуты. Но его время кончалось. Двухэтажный Шинканзен подлетел к платформе. Хидэо, подхватив сумку, помог ей подняться наверх. Последний раз проплыли перед глазами три иероглифа на здании вокзала, мелькнули за окном две хрупкие фигурки — Хидэо и Намико, взмахнули прощально руками, стремительно отлетая в прошлое. На столике перед ней лежал их прощальный подарок — красивый свёрток с пышным бантом, а внутри — две кассеты с церковной музыкой.
Стылая февральская Япония мчалась у её ног. Солнце всходило над Страной Восходящего Солнца, освещая бесцветные деревушки, холодные утренние города… Она смотрела на сумятицу мелких домишек — они больше не казались ей чарующими, прекрасными. Почти наяву она видела, как в нетопленных, тускло освещённых комнатах поднимаются с татами невыспавшиеся мужчины и женщины. Как выбираются они, дрожа, из футонгов, плещут ледяной водой на усталые, припухшие глаза, близко к лицу подносят чашки с пресным рисом… С плаката на стене вагона улыбалась шустрая скуластая девушка, похожая на Митико, из репродуктора лилась тихая музыка кото. Она смотрела на серые поля за окном и вспоминала ласковый плеск морской волны на жёлтом песке, солнечные пятна на зелёном татами розовые лепестки сакуры, засыпавшие город… Что-то горячее, влажное, покатилось по её щеке. Теперь Хидэо был бы ею доволен — она вела себя правильно.
