Людмила Гурченко - Аплодисменты

— Ну, а какое женское имя вам нравится?

— Я свое имя не люблю. Это папе понравилось. Так звали героиню в американском фильме «Алан и Люси». Но если бы вот сейчас предложили сменить свое имя, эх, я бы выбрала, как у Чехова в «Трех сестрах» — Ирина.

— Да, Ирина — это очень женственно. Я знал одну Ирину. Чудо, как была хороша.

— А я на днях была во МХАТе. Послушайте, какая прелесть. Как звучит: «Перед нами длинный, длинный ряд дней, полных моей любви к вам, Ирина». Ну прямо до слез! Длинный, длинный ряд дней — как звучит, ах, как звучит.

— Согласен. Ирина — это тоже прекрасно. Главное, суть от этого не меняется. Что, парубки, давайте немного прогуляемся? Засиделись. Ну да все не без пользы.

Мы вчетвером прогулочным шагом пересекли дорогу. И вошли в серый дом. Он стоял за нашими спинами. И опять жизнь продолжает свой балет. В этом доме живут хорошие друзья. У них часто бываем. Да только кому расскажешь? Сама про себя вспомнишь, сами собой сдвинутся брови.

Мы поднялись на третий этаж. Вошли в полупустую нежилую квартиру. Окна не мытые с зимы. Стол. Несколько стульев. Пыльный оранжевый диван. На тумбочке что-то вроде большого радиоприемника. Парубки скрылись на кухне. Мои локаторы, мои нетренированные для подобных «встреч» сосуды и мышцы напряглись до такой степени, что тут же, перебрав в голове все, что говорила до этого, и не найдя криминала, быстро сдала себе экзамен. Это был первый экзамен в моей жизни после того, как она перестала принадлежать мне. Экзамен из той жизни, которая будет теперь проходить на виду. После все той же веселой, прекрасной и трижды надоевшей картины. Итак: «Я никогда не скажу „да“, если мое сердце говорит „нет“. Я не вижу причин чего-либо бояться. Прятаться, прячась от самой себя. Я люблю своих родителей. Люблю свою страну. Могу отдать за нее всю жизнь». Я могу сказать, что с тех самых пор мое нравственное ядро внутри не умирало никогда. Оно, правда, замирало от страха и беззащитности. Но, даже в три погибели согнувшись, терпя и ожидая, достоинство я сохраняла всегда.

Что-то щелкнуло незнакомым звуком. Один из «парубков» мимо тумбочки прошел к окну, чтобы открыть форточку. Когда тумбочка открылась, в большом радиоприемнике уже горел зеленый огонек. Значит, это магнитофон. Срочный экзамен: не говори слов, которые выдают твое настоящее состояние. Пусть эти слова не обманывают, но лучше их не говорить. Сиди и слушай.

— Итак, скоро грядет Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Для нашей страны это событие огромное, первое за долгие годы и потому чрезвычайно ответственное. Со всех концов мира к нам пожалует молодежь и, естественно, не только молодежь. Будет много друзей и не только, как вы догадываетесь…

— Вы думаете, что и враги приедут?

— Видите ли, в нашей стране очень и очень многое всех будет интересовать. Будут приемы. И в Кремле, и в Большом, и в Колонном зале… И, конечно, всем будут интересны наши популярные люди. Мы намерены широко демонстрировать вашу картину. А такие девушки, как вы, будут замечательным украшением праздничных вечеров. Нужно и поговорить с гостями, и показать столицу, и увлечь нашими красотами. И попеть. И станцевать, а что? У нас есть и сила, и красота, и голова на плечах.

«Голова на плечах» мне сразу напомнила, что я сижу на шляпе. И все же я не такая безнадежная дура, чтобы надеть ее просто так. Был в этом свой, очень личный, тайный необъяснимый резон. Может быть, мне хотелось быть взрослой, официальной. Может, шляпа-то, по идее, и должна была для меня же самой ставить меня на свое место и уводить — прости меня, папочка — уводить от твоей доверчивости. Не могу объяснить, но после его слов о голове на плечах, я стала ощущать как живую часть своей головы ее, едва ли ни единственную спасительную соломинку, мою красавицу «Лили Марлен».

— Понимаете, сейчас вы очень популярны в стране. Все, кому иностранцы зададут такой вопрос, назовут ваше имя. Они будут вами интересоваться.

— Знаете, я получаю по триста писем в день. Всем так хочется сказать спасибо, спасибо, спасибо! Такие добрые люди.

— У вас ведь квартиры нет? Будет квартира. И гостей можно будет пригласить. И с обстановкой, и с машиной не будет проблем. Какой язык вы знаете?

— С пятого в школе учила английский. А в институте уже два года французским занимаюсь.

— Без постоянной практики дело не идет. Нужно разговаривать. Будет хороший педагог.

— Ну, за что же мне такое?

— А вот представьте: такой, как я, подходит к толстому иностранному дяде и начинает с ним про погоду, про столицу, про наших милых скромных девушек… Вот и вы смеетесь. А если этот разговор, милую беседу проведет такая юная и нежная, как вы, — это ведь совсем другой, как говорится, коленкор. Вы согласны со мной? Верно говорю, парубки? Ну, ладно, шутки шутками, а теперь пора бросать якорь. Нужно вам присвоить номер. Какой, хлопцы, у нас там последний? Но можно выбрать и покрасивее.

Все! Я в ловушке и сейчас она захлопнется. Ну, что же ты молчишь, Ирина? Что «затрусилася»? Или сейчас же все-все выложить — (Как ты поняла. Все своими словами.) — как мой папа, не умеющий вести игры, штучки, далеко идущие интриги. Или как? Ну, что делать? Что делать?

И вдруг моя шляпа сказала: стоп!

— Я могу вам позвонить? — Я не узнала своего нового голоса.

— Вас предупреждали, чтобы ни с кем ни слова?

— Я хочу сама подумать, простите.

О, как это не понравилось начальнику! Каким же он стал сразу неприятным. У меня очень долго стояло в глазах его брезгливое выражение лица. Я просыпалась даже ночью — оттого, что это выражение показывало мне истинное отношение ко мне, выражение отвращения. И мое настоящее место в жизни. Так что триста писем в день, мои милые, родные и несведущие зрители… Ах, зрители! Когда потом я буду кланяться вам, а вы будете аплодировать, я ни на минуту не забуду, что я такое. И что я на самом деле значу для своего государства. Оно тогда начало меня ломать, уничтожать и убирать с дороги. Чтобы наши с вами пути не перехлестнулись в любви и доверии. И это скоро случилось.

Возвращалась я по любимой Сретенке. Каким глупым и никчемным мне показался мой вид! Куда спрятаться от себя? Передо мной проходила вереница лиц. Разных-разных. И знакомых кинематографических. И родных школьных учителей. И харьковских подруг. И продавцов мороженого. И цветочниц. Всех, всех, кто шел мне навстречу. Знакомо ли им такое?

На раздумье три дня. Эх, вы, три дня… Куда ни пойду — всюду чудятся два «парубка», ожидающие положительного ответа. Иначе будет, ах, как нехорошо. Именно нехорошо. Это было мне понятно абсолютно. Игры, комплименты и пристройки кончились. Лицо, презрительное лицо начальника постоянно напоминало мне об этом. К телефону подойти боюсь. Иду по улице, оглядываюсь. На лекциях смотрю только на дверь. А вдруг она откроется? И меня попросят выйти, потому что ко мне пришли важные люди. Они такие важные, что могут на себя взять все пропуски моих занятий. И декан будет тоже молчать. А меня опять посадят в черную машину и повезут в гостиницу «Москва» на седьмой этаж, или в квартиру на Чистых Прудах. «Не буду». «Будете».