Владимир Карпов - Судьба разведчика
Паустовский вошел в аудиторию как-то бочком, не прошел, а пропорхнул к своему столу. Сел и только после этого стал разглядывать своих подопечных. Через толстые стекла очков в темной роговой оправе он медленно переводил взор от одного к другому. Все притихли и тоже с любопытством разглядывали своего знаменитого наставника. Для Ромашкина внешность мэтра оказалась полной неожиданностью. Он не встречал прежде Паустовского, а по книгам он был путешественник, романтик, друг портовых бродяг, рыбаков и охотников, выглядел в представлении Василия здоровым, загорелым, мужественным. И вдруг небольшого роста, сутулый, подслеповатый очкарик!
Когда Паустовский заговорил, впечатление о нем ещё более разочаровало: у него был тихий, скрипучий голос. Говорил он как-то ни к кому не обращаясь, вроде бы для себя.
Разочарование было полное! Но очарование, возникшее раньше при чтении книг Константина Георгиевича, не пропало. Любопытство — как же он пишет так великолепно, зримо, проникая в душу, — не только осталось, но даже усилилось. Такой невзрачный старичок, а какие создает блестящие шедевры.
— Ну-с, будем знакомиться. Кто как жил и почему решил пойти в литературу? Кстати, вы, наверное, знаете, что выучиться на писателя невозможно. Талант — это дар Божий. Он или есть, или его нет. Образование только укрепляет, расширяет возможности одаренного человека. Неосведомленные идут в литературу — одни в погоне за славой, другие за деньгами. И то, и другое — огромное заблуждение. Писательство — тяжкий труд, это сладкая каторга. Каторга потому, что требует отдачи всех сил до полного изнеможения, сладкая — потому что это занятие делом, которому отдано все — любовь, смысл жизни, безоглядная преданность.
Говорил Паустовский голосом старого курильщика, с хрипотцой. Он и на занятиях постоянно закуривал папиросу, о которой тут же забывал, потом неоднократно вспоминал о ней, раскуривал снова и опять забывал.
Студенты коротко рассказывали о себе. Ромашкин с интересом узнавал об однокашниках, с которыми предстояло встречаться в институте пять лет почти ежедневно, вернее — ежевечерне. Для заочников москвичей четыре раза в неделю читались лекции и один день отводился на творческий семинар. Лекции читали именитые и знаменитые ученые, академики и профессора (Реформатский, Благой, Металлов, Радциг, Асмус, Фохт). Каждый из них издал немало научных трудов и учебников.
Семинарами руководили пожилой Константин Федин и совсем молодой, недавно получивший Сталинскую премию Александр Чаковский, опытные писатели Лидин и Замошкин. Занятия с поэтами вели Михаил Светлов, Евгений Долматовский. Драматургию — Александр Крон и Александр Штейн. (О наставниках более подробный разговор впереди. А пока познакомимся со слушателями семинара прозы, с которыми знакомился Паустовский).
Бондарев о себе сказал:
— Я фронтовик, служил в противотанковой артиллерии, два раза ранен. До войны мечтал стать шофером. В литературу решил податься потому, что надо много сказать о человеке на войне.
Наталья Ильина — самая старшая среди слушателей семинара, независимая, рассудительная женщина:
— Мой отец служил в царской армии. С Колчаком отступал в Маньчжурию. Я с матерью много лет жила в Харбине и Шанхае, работала журналисткой.
Владимир Солоухин, с пышной шевелюрой цвета зрелой пшеницы, типичный русак, окал как истый волжанин, хотя родился во Владимире, который стоит на реке Клязьме. Солоухин поступал в институт как поэт и был зачислен на соответствующий семинар, но ходил на занятия Паустовского. Любил его.
Владимир Шарор — тоже фронтовик и войсковой разведчик. Он с первых дней сблизился с Ромашкиным.
Семен Шуртаков и красавица Майя Ганина. У Майи были глаза разного цвета, и ребята (позднее) подшучивали над ней: «Бог шельму метит!» А ещё позднее Шуртаков и Ганина поженились.
Борис Балтер отличался сочным голосом, как у «диктора Всея Руси» Левитана, и категоричностью суждений. Лидия Обухова, Михаил Годенко, Наталья Дурова (внучка знаменитого дрессировщика), Борис Бедный, уже немолодой, опытный журналист, Владимир Тендряков, не по возрасту серьезный, Владимир Бушин, уже тогда едкий в шутках, Николай Воронов и другие, ставшие после окончания института хорошими, известными писателями.
Ромашкин тоже коротко рассказал о своей нелегкой судьбе, о том, что на фронте был охотником за «языками». О работе в ГРУ, разумеется, умолчал.
Паустовский так комментировал его биографию:
— Повидали много — это хорошо. Писатели всегда пишут лучше о том, что сами пережили. Это естественно. Но вас, Ромашкин, ожидает нелегкая писательская судьба. Вы будете разрабатывать военную тему, а это всегда связано с ограничениями цензуры. И даже не потому, что секреты какие-то затрагиваются. Военные вообще очень чувствительны и обидчивы, когда пишут об их недостатках. Не любят, считают, что это компрометирует армию.
Познакомившись со студентами, Паустовский объяснил:
— Занятия наши будут проходить в свободной беседе. Вы будете читать написанное, будете хвалить или критиковать друг друга, ну и я стану встревать, там, где мне покажется это необходимым. Кто сегодня готов почитать? У кого с собой рукопись?
Нашлось несколько желающих. Паустовский выбрал из «стариков» Юрия Бондарева, надеясь, наверное, что у более опытного человека, явно фронтовика (он был в офицерской гимнастерке без погон) написанное будет более обдуманным и даст хороший повод для обсуждения. (Да, это был тот самый Бондарев, будущий крупный и очень известный литератор.)
Он читал рассказ не о войне, а о каком-то шофере мирного времени, который то ли полюбил, то ли не полюбил девушку, в чем никак не мог разобраться. Бондарев закончил и бледный ожидал, что будет дальше.
Однокашники набросились на него очень дружно, перебивая друг друга, упрекали в неопределенности и героя, и самого автора, отсутствии специфического шоферского языка, рыхлости сюжета и прочем.
Паустовский иногда помогал высказаться, чтоб не мешали, не забывали один другого.
Ромашкину показалось, что горячими, торопливыми выступлениями ребята хотят не только отметить недостатки рассказа, но ещё и показать Паустовскому свое умение рассуждать о литературе.
Выслушав всех, Константин Георгиевич подвел итог:
— Рассказ написан безадресно. Для кого? Нет не только шоферской терминологии, как вы справедливо указали, нет шоферского быта, воздуха, которым живут и дышат шофера. Писатель должен писать о том, что он знает досконально. Попробуйте в следующий раз почитать нам о войне. Я вижу, вы бывший военный, вам это ближе. Обратите внимание на подробности, на детали, известные только вам, они оживляют повествование, без подробностей вещь не живёт. К следующему занятию все напишите этюд на тему, — он подумал. — Ну, хотя бы такую… «Начало грозы». Каждый писатель видит предметы и явления по-своему. Вот и вы проявите свою индивидуальность в конкретном деле. Больше деталей, единственных и неповторимых. Больше красок, но не чересчур, один меткий эпитет способен создать в воображении читателя целую картину.
