Робин Коллингвуд - Идея истории

«Научная философия» в неопозитивистском понимании обязательно требует особенного, сконструированного средствами математической логики «идеального языка» с особой семантикой и синтаксисом. Все, что не может быть выражено на этом «идеальном языке», с легким сердцем объявлялось «бессмыслицей». Отсюда — и неопозитивистская идея «революции в философии», происшедшей будто бы после изобретения «идеального языка». Стоит только в это уверовать, и можно отвергать традиционную философию, не вникая в нее, с блаженным ощущением освобождения от гнета вековых заблуждений. Ну, а эпигоны классической традиции вообще внимания не заслуживают.

Это и предопределило отношение к Коллингвуду со стороны его коллег-философов в Англии того времени. С ним просто не дискутировали, считая безнадежным ретроградом, недостаточно искушенным в методологии научного познания. Иначе, пожалуй, и быть не могло: ведь Коллингвуд отстаивал совсем иное понимание философии, опирающееся на диалектический историзм. Согласно этому воззрению, впервые разработанному Гегелем, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно измененном, чтоб не сказать неузнаваемом, виде.

В таком примерно духе и выдержаны основные философские произведения Коллингвуда. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Сам Гегель, как известно, не удержался на высоте диалектического метода и в полном противоречии с его рациональным смыслом постулировал завершение исторического процесса и вместе с этим — абсолютную законченность своей философской системы[151]. В этом и заключалось, как показал Ф. Энгельс, основное противоречие гегелевских воззрений, в которых абсолютный идеализм одержал верх над диалектическим историзмом. Это же противоречие, как мы видели, выступило на поверхность и в первом крупном философском произведении Коллингвуда — «Speculum mentis».

В дальнейшем Коллингвуд попытался смягчить остроту возникшего здесь противоречия, и вся последующая его философско-историческая рефлексия пронизана стремлением согласовать философскую характеристику исторического знания с реальным опытом современной исторической науки, со всеми ее проблемами и трудностями. И если не всегда теория Коллингвуда-философа адекватно отражала практику Коллингвуда-историка, то во всяком случае неизменной оставалась его ориентация на обобщение реального опыта познания в противовес спекулятивной дедукции из априорных «первопринципов», чем довольно часто грешил философский рационализм. Эта ориентация на реальный опыт познания и делает «Идею истории» полезной и поучительной книгой.

Помимо теоретических проблем, философия откликается и на запросы действительной жизни. Недаром Гегель говорил, что философия есть современная ей эпоха, выраженная в мыслях. Его английский последователь не только усвоил, но и по-своему претворил эту истину в творчестве. Упадок современной западной цивилизации — одна из главных тем его размышлений. Диалектический историзм Коллингвуда непохож на философию олимпийского благодушия, убаюкивающего фальшивым оптимизмом «вечных истин», которые, мол, все равно остаются истинами, сколько бы ни противоречила им действительная жизнь.

Пропаганда оторванных от жизни идеалов — застарелый грех академического идеализма. В свое время правые гегельянцы превратили изречение своего учителя «все действительное разумно» в синоним осмеянного еще Вольтером «принципа»: «все к лучшему в этом лучшем из миров». Коллингвуд с необычным для оксфордского профессора пылом (в 1935 г. он занял кафедру «метафизической философии» в этом университете) вторгался в обсуждение животрепещущих социально-политических проблем современности, защищая оружием пера свои убеждения демократа и гуманиста.

В этом отношении особенно показательна его «Автобиография», написанная в канун второй мировой войны. Она вся пронизана сознанием социальной ответственности философии, горечью мыслителя и гражданина, отчетливо видящего политическую глупость и классовое своекорыстие руководителей западного мира, пасующих перед агрессивной наглостью фашистских заправил в надежде избавиться с их помощью от рабочего движения.

Приведем несколько цитат из этой работы, чтобы наша обобщающая формулировка не показалась преувеличением. Так, Коллингвуд пишет, что всю сознательную жизнь верил в британскую демократию, и эта вера сохранялась вплоть до военного мятежа в республиканской Испании. «Испанская гражданская война была первым прямым столкновением между фашистской диктатурой и парламентской демократией. Британское правительство сквозь дымовую завесу маскировки проявило себя сторонником фашистской диктатуры»[152].

Второе событие в том же роде — предательство по отношению к Чехословакии, «когда британский премьер-министр летал последовательно в Бертехсгаден, Годесберг и Мюнхен, возвращаясь всякий раз с. приказами немецкого диктатора в кармане, во исполнение которых он изменил политику своей страны за спиной парламента и даже за спиной собственного кабинета»[153]. Бессилие традиционных институтов конституционного управления и перерождение (в фашистском духе) исполнительной власти сами по себе вызывают тревогу, но все это — не более чем частные проявления далеко зашедшей болезни всей западной цивилизации.

Как историк античности, Коллингвуд проводит популярную параллель с закатом греко-римского мира, но вовсе не для того, чтобы, как 20 годами ранее Шпенглер, предрекать неизбежное крушение современной цивилизации. Он апеллирует к свободной решимости человека понять, что происходит с ним и с обществом, в котором он живет, и найти выход из сложившейся ситуации. Альтернатива этому — медленная и неотвратимая деградация человека и цивилизации, потеря самоуважения и паралич практической деятельности, наступающий вслед за тем. Это и случилось некогда с античной культурой, которая погибла не от нашествия варваров, а умерла от болезни — «длительно развивавшегося и глубоко укоренившегося убеждения, что ее собственный образ жизни не достоин сохранения»[154].