Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

Это и дает живое наполнение многим его исходным литературно-теоретическим понятиям, таким, как народность истинная и мнимая, действительный реализм и его формалистические подобия и т. д.

Например, натурализм, в его представлении, — такой же формализм, как и обездушенная, бессмысленная игра техническими приемами. «Натурализм похож на реализм, как софистика на диалектику», — считал Брехт.

Реализм — там, где воплощена сущность явления. Внешняя же фиксация предметов тотчас отражается на художественной форме. Ведет к ее несамостоятельности, к невольному заимствованию и комбинированию ее готовыми элементами, бродячими мотивами, «ходами» и построениями, что и означает по существу своему примитивный формализм.

Равным образом канонизация любой манеры изображения или литературной традиции, даже совершаемая под флагом реализма, на деле оборачивается формализмом, пусть в иных случаях невольным и неосознанным.

Единство этики — эстетики — действия отличало литературно-теоретические воззрения Брехта. Работе в русле реализма, считал он, способствует открытое отстаивание позиции общественных сил, чьи стремления отвечают объективному движению истории. Таковыми были для него рабочий класс, трудовой народ. «В борьбе против возрастающего варварства, — писал Брехт, — есть только один союзник: народ, так сильно страдающий от него. Лишь от народа можно чего-то ждать. И потому обращение к народу напрашивается само собой… Так лозунги народность и реализм естественно объединяются».

Эстетика Брехта черпала энергию в социалистическом идеале преобразования общества. Вот отчего пристальным бывал взгляд Брехта, обращенный к революционной России, где впервые' в мире осуществлялся грандиозный эксперимент социальных переустройств.

Сам Брехт отмечал духовное влияние, оказанное на него новой советской литературой, и в первую очередь Горьким.

«Высокая художественная и политическая ценность Горького в русской и мировой литературе, — писал он, — не подлежит сомнению и вряд ли нуждается в особых доказательствах… Я сам инсценировал его роман «Мать» и могу служить, таким образом, одним из примеров его воздействия… Путь, запечатленный в «Матери», даже если бы о нем было рассказано менее искусно, все равно оказал бы огромное воздействие на всех тех, кого это касается».

Заметка «Влияние Горького на литературу», откуда взяты эти слова, написана около 1936 года. То есть почти в одно время с первыми откликами Брехта на дискуссию в московской литературной печати, с последующей интенсивной чередой его итоговых теоретических обобщений, где, кстати, не раз поминается и имя Маяковского, которого он аттестует как «самого крупного разрушителя форм».

Вот почему многоразличные связи с советской литературой и созвучия внутренних путей идейно-художественного развития никак нельзя упускать из виду, говоря о Брехте — теоретике литературы[44].

8 сентября 1934 года С. Третьяков пишет письмо Брехту, продиктованное впечатлениями от Первого съезда советских писателей, закончившегося несколько дней тому назад.

«Съезд имел большое значение и дал исключительно большой и свежий материал для литературного прогноза, — сообщает С. Третьяков… — Именно сейчас было бы так важно обработать теоретически многие вопросы. Сейчас у нас наступил поворотный момент…»[45].

Но ведь и для Брехта вскоре настала страдная пора снимать плоды с древа теоретического познания, создания всего того, что он напишет в ходе дебатов о реализме.

В статьях и заметках тех лет писатель размышляет о сущности и особенностях творческого метода социалистической литературы.

Новое направление потому и воспринимает, на его взгляд, лучшие традиции прошлого, что к нему приложима общая мысль — о творческой и плодоносной, как жизнь, природе реализма…

«Воодушевленный не перестает видеть действительность, трезвый не утрачивает вдохновения» — так определял Б. Брехт при этом соотношение субъективного и объективного начал в принципах подхода к отображению жизни. Идейно-эстетическая активность художника сулит успех лишь при верном постижении объективной реальности.

О каких бы краеугольных понятиях эстетики ни заходила речь — о классовости, народности искусства, о типическом и т. п., — первейшее из мерил для Брехта одно: правда жизни.

Причем это были отнюдь не только общетеоретические декларации — свет такого понимания отчетливо различим в истолкованиях самых заповедных моментов творческого процесса писателя. Достаточно вернуться к трактату «Пять трудностей при писании правды».

Так, например, «способность выбирать тех, в чьих руках правда будет действенной» (в обозначении Брехта, еще одна трудность при писании правды) — не просто акт идеологический, сознательная установка «говорить правду тем, для кого эти порядки наисквернейшие», но и открытое восприятие точки зрения угнетенных. Это, употребляя категории современной теории творчества, — ориентация на читателя уже в самом процессе создания произведения. Ибо, замечает Брехт, «познание правды — процесс общий и для пишущих и для читающих… Для пишущих важно найти нужный тон правды»…

Точность в выборе адресата искусства, умение достичь близости с ним — вернейший из залогов, чтобы слово обратилось в поступок, чтобы вчерашние книги становились сегодняшними делами…

Этими общеэстетическими взглядами и определялась, конечно, практика Брехта — литературного критика и организатора литературного процесса (в частности, в пору, когда он был одним из соредакторов московского журнала «Дас Ворт» или после войны участвовал в строительстве культуры новой Германии, и т. д.).

Тем более следует упомянуть о таком важном условии контактов Брехта — литературного мыслителя с широкой читательской аудиторией нашей страны, как издания его теоретического наследия в СССР в переводах на русский язык.

Если статьям и выступлениям Брехта — новатора театра — были отведены две книги в пятитомном Собрании сочинений, вышедшем в первой половине 60-х годов в издательстве «Искусство», то работы писателя по литературе и другим видам искусства (кроме театра) до сих пор были известны советскому читателю лишь в сравнительно небольшой своей части, да к тому же отрывочно и бессистемно.

Объемистый том «Бертольт Брехт. О литературе» (составление, переводы и примечания Е. Кацевой), упоминавшийся выше, во многом устранил этот пробел. Впервые столь широко и полно передает он на русском языке мир эстетических и литературных взглядов писателя, его литературно-критических и художественных оценок, авторские свидетельства о важных чертах «лаборатории» Брехта — поэта, прозаика, драматурга…