Жан-Жак Руссо - Исповедь

Не стану раздувать список большим количеством имен, – знакомых менее близких или переставших быть близкими за время моего отсутствия, но с которыми я тем не менее продолжал иногда видеться в деревне, как у меня, так и у моих соседей, – например, с аббатами де Кондильяк и де Мабли, г-ми де Меран, де Лалив, де Буажлу, Ватле, Анселе и другими, – их было бы слишком долго перечислять. Вскользь упомяну я и о своем знакомстве с г-ном де Маржанси, дворянином для поручений при короле, бывшим членом гольбаховской группы, покинувшим ее, как и я, и бывшим другом г-жи д’Эпине, оставившим ее, как и я; упомяну также о знакомстве с его другом Демаи{380}, знаменитым, но быстро позабытым автором комедии «Нахал». Маржанси был моим деревенским соседом, так как его именье находилось возле Монморанси. Мы были старые знакомые, а соседство и известное сходство жизненного опыта сблизили нас еще более. Демаи вскоре умер. Он был человек достойный и неглупый, но несколько напоминал героя своей комедии, был фатоват в обществе женщин, и они не особенно жалели о нем.

Не могу обойти молчаньем завязавшиеся к тому времени новые отношения, так повлиявшие на всю остальную мою жизнь, что я должен отметить их начало. Речь идет о г-не Ламуаньоне де Мальзербе{381}, первом председателе налоговой палаты, в то время ведавшем печатью, которой он, к великому удовлетворению литераторов, управлял столь же просвещенно, как и мягко. Я ни разу не был у него в Париже; тем не менее я всегда видел от него большое снисхождение во всем, что касалось цензуры; и я знал, что не однажды он очень сурово одергивал тех, кто писал против меня. Я получил новые доказательства его расположения в связи с печатаньем «Юлии»: пересылать почтой из Амстердама корректуры такого большого произведения стоило очень дорого; г-н де Мальзерб, имея право бесплатной корреспонденции, разрешил направлять корректуры по его адресу и пересылал их мне также бесплатно, за подписью своего отца, г-на канцлера. Когда в Амстердаме сочинение было напечатано, он разрешил распространять его в королевстве только после того, как разойдется парижское издание, которое он велел отпечатать в мою пользу, вопреки моей воле. Поскольку эта прибыль была бы с моей стороны воровством у Рея, которому я продал рукопись, я не хотел принимать предназначенный мне подарок без его согласия, а когда он весьма великодушно это согласие дал, я решил разделить с ним сто пистолей, вырученных за парижское издание, но Рей отказался от них. Однако из-за этих ста пистолей мне пришлось испытать огорченье, о котором де Мальзерб не предупредил меня: роман был страшно искалечен, а распространение хорошего издания было отложено до той поры, когда разойдется плохое.

Я всегда считал г-на де Мальзерба человеком испытанной прямоты. Ни разу не было ничего такого, что заставило бы меня хоть на минуту усомниться в его честности; но при этом высоком качестве – он человек слабохарактерный и, желая оградить от беды тех, в ком принимает участие, иногда вредит им. Он не только велел выкинуть более ста страниц в парижском издании, но произвел сокращение, которое можно было назвать предательским, и в экземпляре хорошего издания, посылая его г-же де Помпадур. В этой книге у меня где-то говорится, что жена угольщика более достойна уважения, чем любовница принца. Эта фраза пришла мне в голову в пылу творчества, без всякого намека, клянусь в этом. Перечитывая роман, я подумал, что такие слова, пожалуй, сочтут намеком. Однако, придерживаясь чрезвычайно опасного правила ничего не выбрасывать, если совесть говорит мне, что я не имел в виду ни на что намекать, когда писал, – я не стал вычеркивать эту фразу и ограничился тем, что вместо слова «король», которое написал сначала, поставил слово «принц». Такое смягчение показалось де Мальзербу недостаточным; он выбросил всю фразу в оттиске, который велел нарочно отпечатать и вклеить как можно аккуратней в экземпляр г-жи де Помпадур. Этот маневр не укрылся от нее. Нашлись добрые люди, которые указали ей на это. Что касается меня, я узнал обо всем этом лишь долгое время спустя, когда начал испытывать на себе последствия ее гнева.

Не в этом ли заключается также первоисточник скрытой, но неумолимой ненависти со стороны другой дамы{382}, находившейся в подобном же положении, хотя я и не подозревал об этом и даже не был с нею знаком, когда писал свой роман? Книга вышла в свет, после того как знакомство уже состоялось, и я очень тревожился. Я сказал о своих опасениях кавалеру де Лорензи, но он посмеялся надо мной и уверил меня, что дама совсем не обидчива и даже не обратила внимания на эту фразу. Я поверил, – немного легкомысленно, быть может, – и весьма некстати успокоился.

В начале зимы я получил новое доказательство доброго отношения ко мне де Мальзерба, очень меня тронувшее, хоть я и не счел возможным им воспользоваться. Открылась вакансия в «Газете ученых»{383}. Маржанси написал мне, предлагая эту вакансию как бы от себя. Но мне нетрудно было догадаться по характеру письма (связка В, № 33), что он получил соответствующие указания и полномочие; и сам он дал мне понять впоследствии (связка В, № 47), что ему было поручено сделать мне такое предложение. Место требовало пустячной работы. Речь шла только о составлении двух обзоров в месяц по книгам, которые должны были доставлять мне на дом; мне не приходилось бы ездить в Париж даже для того, чтобы лично поблагодарить начальство. Таким образом я вступал в общество первоклассных литераторов: гг. де Мерана, Клеро, де Гиня и аббата Бартелеми;{384} с первыми двумя я уже был знаком, а с двумя другими мне очень хотелось познакомиться. Наконец за такой легкий труд, который можно было выполнять с таким удобством, я получал бы гонорар в размере восьмисот франков. Я несколько часов раздумывал, прежде чем решиться, и могу поклясться, что колебался только из боязни рассердить Маржанси и вызвать неудовольствие г-на де Мальзерба. Но наконец невыносимое стеснение работы по заказу и зависимости от сроков, а еще больше – уверенность в том, что я буду плохо выполнять возложенные на меня обязанности, взяли верх надо всем и я решил отказаться от места, для которого не подходил. Я знал, что весь талант мой зависит только от душевного пыла и влечения к тем предметам, о которых мне предстоит писать, и только любовь к великому, истинному, прекрасному способна воодушевить меня. А какой интерес могли представлять для меня темы большей части книг, обзор которых я должен был составлять, и самые эти книги? Равнодушие к делу заморозило бы мое перо и опошлило бы мой ум. Думали, что я могу писать, как ремесленник, подобно всем другим литераторам; я же никогда не умел писать иначе как по страсти. Это было, конечно, не то, что требовалось «Газете ученых». И я написал Маржанси письмо, поблагодарив его со всей возможной учтивостью и подробно объяснив причину своего отказа, чтобы ни он сам, ни де Мальзерб не могли подумать, будто я отказываюсь из каприза или гордости. Действительно, оба они одобрили мое решение, не изменили своего приветливого обращения со мной, и дело это было сохранено в такой тайне, что в публику о нем никогда не проникало ни малейших сведений.