Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
То лето я провел уже в новом месте: на Пухтула-горе близ станции Тюрисево, по той же дороге Петербург — Выборг. Все лето читал корректуры печатавшегося большого тома «Новейшей истории». В минуты отдыха убаюкивал в коляске-колыбельке полугодовалого внука, первенца моей дочери Софии Эрлих. Она жила тогда с нами без мужа, которого царская охранка арестовала на партийном съезде в Москве и крепко держала в одиночном заключении. Молодая мать часто оставляла ребенка на наше попечение и ездила в город, чтобы хлопотать в инстанциях об освобождении мужа. Он был освобожден только через два-три месяца. Он тогда руководил нелегальною работою Бунда, редактировал партийную газету и легально работал в петербургской радикальной газете «День».
По возвращении в город я попал в полосу общественной бури. 25 сентября начинался разбор дела Бейлиса в киевском суде, и еврейское общество через своих лучших адвокатов и экспертов готовилось дать бой правительству Щегловитова. Я написал статью под заглавием «Источники ритуальной лжи», где дал краткое историческое и психологическое объяснение ритуальной легенды и выступил скорее в роли обвинителя, чем защитника. Я указал на четыре исторических мотива ритуальных обвинений: способ разгадки загадочных преступлений, намеренное прикрывание тайных преступлений (например, убийство незаконных детей матерями), фабрикация мучеников и святых мощей в христианских монастырях ради привлечения паломников и доходов от суеверной толпы, наконец, потребность у гонителей еврейства верить, что их жертвы тайно мстят им убиением детей. Статья кончалась предсмертным двустишием моего любимца юности Кондорсе:
Мне сказали они: выбирай, будь тираном или жертвой.
Я избрал себе муку, а им преступленье оставил.[45]
Рукопись статьи я передал в кадетскую газету «Речь», но редакторы Гессен{525} или Ганфман{526} боялись печатать ее, чтобы не навлечь на газету цензурную кару, а может быть, опасались, чтобы «Речь» не ославили «еврейской газетой». Согласилась поместить статью радикальная газета «День», где сотрудничал и мой зять Эрлих. Статья была напечатана за три дня до начала громкого процесса в Киеве и произвела впечатление не только на публику, но и на цензуру. Позже, когда потерпевшие неудачу в суде вдохновители процесса вымещали свою злобу на противниках, петербургский Цензурный комитет нашел в моей статье, особенно в пункте о фабрикации святых мощей для церквей, признаки «кощунства» и привлек к судебной ответственности номинального редактора газеты «День». Дело разбиралось в окружном суде только в июне 1914 г. и кончилось осуждением обвиняемого на один год крепости{527}. Были попытки добраться и до меня, но редакция «Дня» заботливо скрывала мой адрес, и суд должен был удовольствоваться одной жертвой.
Когда я печатал свою статью, я не скрывал от себя, что она может навлечь на меня и полицейские преследования. Накануне ее опубликования я писал: «Не обманываю себя насчет возможных последствий: через три месяца истекает мое „право жительства“, и меня могут изгнать из Петербурга. Но молчать не могу. Среди вакханалии ритуальной лжи должен прозвучать и голос еврейского историка». Мои опасения в этом смысле не оправдались: в декабре министерство возобновило мое право жительства на год.
В ноябре закончилось печатание большого тома «Новейшей истории» (1789–1881). В предисловии я подтвердил свою верность биосоциологическому методу, охарактеризованному раньше во введении к древней истории: я рассматриваю «процесс развития национальной особи, ее роста или упадка». Крайне утомленный продолжительной работой и участившимися тогда заседаниями разных организаций, я решил дать себе отдых вне Петербурга. В середине декабря я с женою уехали на зимние каникулы в Одессу.
Глава 53
Накануне мировой войны (1913–1914)
Поездка в Одессу. Хануковский вечер среди старых друзей. Традиционный вечер Абрамовича. Банкет и прощальное слово Фруга. Моя лекция о проблеме языка и дискуссия. Последнее «прости» Одессе. — В холодных объятиях Петербурга. План полного пересмотра еврейской истории и возвращение к древности. — Юбилейная статья об Ахад-Гааме и речь в юбилейном собрании. — Тени прошлого. — Повторение реферата о языковой проблеме. — «Историческая тайна Крыма». — Герман Коген и Н. Бирнбаум. — Статья о еврейском университете на Западе. — Последняя встреча с Шалом-Алейхемом. — Начало большого труда и перерыв для отдыха в Финляндии. Териоки, Або, Нодендаль. — Приближение мировой войны. Паника в Финляндии. Возвращение в Петербург среди бегущих дачников и движения воинских поездов.
Когда я теперь вспоминаю о своих переживаниях в полугодие, предшествовавшее мировой войне, мне кажется, что в них было какое-то смутное предчувствие надвигающейся катастрофы. Было какое-то смятение духа, как у иных нервных людей перед грозой; эфемерные работы и заботы отрывали меня от главного жизненного труда, от начатой перестройки всего здания нашей историографии; были знаменательные встречи с друзьями, которых мне уже больше не суждено было видеть. Был канун новой жуткой эпохи.
18 декабря 1913 г. приехал я с женою в Одессу и сразу очутился в кругу старых друзей. По случаю Хануки местное Литературное общество (после правительственного запрета оно переименовалось в «Научно-литературное») устроило литературно-музыкальный вечер с участием Абрамовича, Фруга, Бялика и других. Еще усталый с дороги, я попал в шумный круг друзей и знакомых. С Фругом я тут встретился после долгой разлуки. Он был болен и слаб, но когда он стоял на эстраде и декламировал наизусть свое только что написанное длинное стихотворение, казалось, что воскрес мой друг юности, который когда-то в Петербурге читал мне свои первые произведения. Через несколько дней я посетил его в его квартире, на Французском бульваре. Он лежал в постели и жаловался, что и после операции (ему вырезали одну почку) болезнь ему не дает покоя. Возле него стояла жена, та добрая русская женщина, которая в молодости пошла за ним как верная Рут за Боазом{528}, а теперь ухаживала за ним как сестра милосердия. Несмотря на физические страдания, Фруга не покидал его обычный юмор. Мы вспоминали минувшие дни, общих друзей и недругов, и его остроумные характеристики были весьма далеки от сентиментальности.
В прошедшее перенес меня вечер 20 декабря в квартире Абрамовича, в здании Талмуд-Торы. То был традиционный вечер, в который мы по случаю годовщины рождения старика раньше собирались в той же квартире. 83-летний Менделе (официально на пять лет моложе) был еще бодр и говорил, что не уступит Богу ни одного
