Бальзак. Одинокий пасынок Парижа - Виктор Николаевич Сенча
Эвелина Ганская ответила на его гениальный труд… молчанием.
Болезнь затянулась. Врачебный консилиум, собравшийся по просьбе доктора Наккара, зашёл в тупик. Гепатит? Холецистит? Больные почки? Бронхит? Менингит? Арахноидит? Кто-то предложил срочно пустить кровь, кто-то – горячие ножные ванночки с горчицей. Бальзак едва сдерживается, чтобы не накричать на всех сразу и на каждого в отдельности. Тупицы! Негодные эскулапы…
Вскоре после консилиума он рискнул выйти на улицу. Отвага не помогла: он упал и долго не мог встать. Домой бедолагу принесли на носилках. Прогулялся, называется…
То было начало чего-то фатального.
Кто верно понимает, где начало и где конец, тот стоит близко к истине (Конфуций).
* * *
Впрочем, Оноре справился бы и с этим, если б не… Ева. Там, в России, всё продолжало оставаться во мраке неизвестности. И Бальзака беспокоит одно: а вдруг «польский клубок» Эвелины, связанный с наследством умершего мужа, так и не будет разрублен? Что тогда? И как в таком случае быть?
В отчаянии Оноре строит фантастические планы, которые, чем больше он о них думает, тем реальнее они ему кажутся. В Париж! Он привезёт Еву в Париж. Конечно, тайно, ведь польке, согласно российским законам, запрещено приезжать во Францию. Поможет французский паспорт Бальзака. Ну да, Ганская скажется сестрой, а дочь Анечка – племянницей. Обе приедут в Дрезден, где он их встретит. А потом преспокойненько пересядут в дилижанс, следующий в направлении французской границы, – и поминай как звали!
Из письма Бальзака Ганской от 24 апреля 1845 года: «Узнает ли Анна ее старого женевского приятеля в седовласом старом джентльмене, кого уличные мальчишки обзывают толстяком, когда он идет по улице?»{484}
Одновременно Оноре по-прежнему мечтает разбогатеть. Он много пишет и постоянно печатается. Другое дело, что связка богатство и Бальзак с годами стала превращаться в некое несовместимое словосочетание: деньги – это не про Бальзака; Бальзак – это не про деньги. Вода и песок. Костёр и бумага. Несопоставимые друг с другом понятия, когда одно уничтожается другим.
Тем не менее упорства Оноре было не занимать. И когда он писал Ганской свои наполненные сладкими иллюзиями письма, наверняка верил каждой строчке, выведенной собственной рукой: «В 1846 году я буду обладать одним из великолепнейших домов в Париже, и у меня уже не будет ни одного су долга. И тогда, трудясь над “Человеческой комедией”, я не спеша заработаю пятьсот тысяч франков (это только грубый подсчет, ведь я не учитываю потиражных). В общем, моя прекрасная дама, я буду выгодным женихом, с капиталом в миллион и даже больше, если только я не умру. Да, если, как вы выразились, вступая с вами в брак, я женюсь не на бедной девушке, то и вы, выйдя за меня замуж, выйдете отнюдь не за бедного юношу. Мы будем прелестными старичками…»{485}
Оторвать деревенского жителя от земли и собственного дома крайне трудно. Это всё равно что у лягушки отобрать болото. Эвелина Ганская, как мы не раз подчёркивали, являлась глубокой провинциалкой. После смерти мужа она временно отстранена от управления имением, оказавшемся на три года (пока продолжалась судебная тяжба) в полном распоряжении управляющего, который делал, что хотел, в том числе – нещадно воровал. За это время ущерб семьи составил сумму, эквивалентную двухгодовому доходу{486}. Покинуть в те дни Верховню, бросив всё на произвол судьбы, в том числе – большое хозяйство, – означало бы подвергнуть родовое гнездо Ганских окончательному разорению. Именно поэтому Эвелина долгое время старалась не отлучаться из дома.
И всё же в этом тупике имелась спасительная брешь – Анна, дочь Ганских. В случае её удачного замужества для матери всё могло измениться к лучшему. Эвелина могла просто подарить Верховню замужней дочери в обмен на пожизненную ренту. Именно так делали многие зажиточные шляхтичи, уходя на покой.
Лёд тронулся в июле 1844 года. В то лето стояла сильная жара, что не помешало двум молодым сердцам обрести друг друга: Анна Ганская обвенчалась с неким Ежи (Георгом) Мнишеком, богатым молодым шляхтичем, владельцем огромного имения Вишневец, близ Радзивилова. Ежи происходил из знатного рода; его прародительницей являлась Марина Мнишек, жена Лжедмитрия I, выдававшего себя за сына Ивана Грозного. А его дед, Мишель Георг Мнишек, был женат на Урсуле Замойской, племяннице Станислава II Августа Понятовского, последнего короля Польши. Выгодного жениха подыскала влиятельная кузина Эвелины, Розалия Ржевуская, родственница французской королевы Марии Лещинской. Жених был на пять лет старше Анны и страстно увлекался энтомологией (ловлей и изучением бабочек).
В декабре «счастливое семейство» (Эвелина, Анна и Ежи) отправляются в Дрезден. Бальзак рвётся туда же. Но все его попытки соединиться с Ганской жёстко отвергаются самой Эвелиной: нет, она не хотела бы, чтобы в Дрездене Оноре видели рядом с ними, ведь это могло вывести из себя польских родственников. И Бальзаку ничего не остаётся, как смириться.
Вообще, Ганская беззастенчиво издевалась. Многие женщины, чья личная жизнь не задалась, обычно начинают находить некую мишень, после чего своё последующее существование посвящают мщению. Другое дело, что этот гневный порыв души, как правило, обращён не на непосредственный «объект ненависти», а совсем на другого (других), кто вовсе не заслуживает подобного к себе отношения. Мало того, даже если тот другой (другие) относятся к ненавистнице вполне лояльно (любит, лелеет и даже носит на руках), это ничего не меняет: ненавидя одного, негодница переносит неприязнь на того, кто её обожает. Многолетняя ненависть сжигает истинные чувства.
Сразу оговорюсь: подобных женщин немало. И г-жа Ганская была одной из них. Выйдя замуж не по любви (по родительской воле) за Венцеслава Ганского (супруг был старше на 17 лет), она своего мужа, конечно же, не любила. Но богатство последнего и личное благополучие усмиряли внутреннюю гордыню, заставляли терпеть и притворяться. С годами, когда Ганский, старея, становился невыносимым, она его уже едва терпела.
Гордыня и ненависть к мужу, «укравшему» её молодость, сделали Ганскую такой, какой она стала; эти же свойства толкнули на преступную интимную связь с другим мужчиной. И вот Ганского нет, он умер. Казалось бы, личная свобода должна была Еву окрылить. Теперь они оба свободны – она и Бальзак. Сходитесь, устраивайте собственную жизнь, сделайте друг друга счастливыми… Но не тут-то было! Привыкнув видеть себя несчастной, сейчас она ещё более несчастна. Долгое время, чувствуя себя обиженной на весь мир, ей было достаточно комфортно в этой своей раковине. Но со смертью мужа ненависть к мужчинам никуда не делась, перекинувшись на другого.
Бальзак Ганскую манил и одновременно
