Гюг ле Ру - Гибель Византии

Прохождение многочисленных армий крестоносцев через византийские страны ни мало не улучшило прежних чувств и не уничтожило старых предрассудков. Напротив, оно дало возможность западным воинам — «латинянам», как называли их греки, подметить слабость империи и недружелюбие народа. С другой стороны грубость и необразованность крестоносцев усилили презрение, с которым греки относились к «западным варварам».

Озлобление греков, разумеется, еще сильнее разгорелось после неожиданного появления крестоносцев под стенами Константинополя и завоевания ими столицы (1204 г.). В течение 57-ми лет (1204–1261) латиняне удерживали за собой Константинополь и европейские провинции империи. Пятьдесят семь лет католические священники служили мессы у алтаря св. Софии к великому сокрушению и обиде православных греков. В продолжение этих долгих, тяжелых лет у греков, в особенности у простого народа в столице, накоплялась ненависть к латинянам, ненависть такая жестокая, что даже испытание, вынесенное ими двести лет спустя, не показалось им столь горьким.

Михаилу Палеологу удалось в 1261 году прогнать латинян из Византии. Но он не мог отвоевать островов и укрепленных городов Фессалии и Морей. Вместо деспотов и князей со старинными греческими фамилиями, мы видим некоего Гюи де ля Тремуль — бароном Хиландарским, Гильома де ля-Рош — герцогом Афинским, Николая де Сент-Омер — князем Фиванским, Ричарда — графом Кефалонийским, Гильома Альмана — бароном Патрасским, Виллена д’Онуа — бароном Аркадским, Бертрана де Бо — маршалом Ахейским и т. д. Такое смешение французских фамилий и феодальных титулов с классическими именами Афин, Фив, Аркадии, Ахеи, даже в наше время звучит почти карикатурно. Но оно, вероятно, сводило с ума греческих патриотов той эпохи, внушая им ненависть и отчаяние. Высшие, наиболее культурные слои в Константинополе, те, которые управляли империей при новой династии Палеологов, чувствовали себя оскорбленными при одной мысли о французских баронах в классических областях Пелопонеса. Точно также греки не могли видеть без тревоги, что энергичная, умная фамилия Анжу, французская династия королевства Неаполитанского и Сицилии, предъявила притязания на императорский престол в Константинополе. Катерина Валуа, жена Филиппа II Анжуйского, гордо носила титулы: императрицы константинопольской, деспотиссы румынской, герцогини Дураццо, принцессы ахейской…

Дипломатические и военные приготовления Карла I к завоеванию Византийской империи, уступленной его дому Балдуином II, — были так обширны и грозны, что Михаил Палеолог нашел лишь одно средство предотвратить опасность: он принял приглашение, сделанное ему папой Григорием X, и послал представителей греческой церкви на Лионский собор. Там 19 июля 1279 года было торжественно провозглашено примирение церквей, Восточной и Западной.

Действительно, это помогло отвести опасность и помешало сборам честолюбивого короля неаполитанского. Греческие дипломаты были очень довольны успехом, а монахи и народ константинопольский только посмеивались над церемониями собора. В конце концов эта неискренняя попытка к примирению произвела только еще большее отчуждение, усилив в латинянах отвращение к тому, что они называли «лицемерием и двоедушием греков».

Но что для смущенных и недальновидных византийских вождей конца XIII столетия казалось лишь ловкой политической находкой стало неизбежной необходимостью с половины XIV столетия.

Иоанн Кантакузен, даровитый государственный человек, несмотря на свое тщеславие и промахи, сразу понял, что турки представляют собой гораздо большую опасность для Византийской империи, нежели латиняне и соседние славяне. Он первый открыто высказал, что один лишь союз с воинственными народами Запада может спасти империю от турок. С этих пор союз с латинянами стал неизменной политикой византийских государственных людей. То была политика, вызываемая силон государственных обстоятельств. Православные государи Болгарии, Сербии и Боснии в силу тех же обстоятельств, принуждены были искать союзов с католическими королями, венгерскими и польскими.

Некоторые греческие, а в особенности русские историки осуждают Рим за то, что он воспользовался опасностью, угрожавшей Восточной империи, для того, чтобы навязать ей папское владычество. Но весьма естественно, что папы ухватились за удобный случай, чтобы совершить слияние обеих церквей. Они не могли действовать иначе. Для них это было простое и неизбежное выполнение священной обязанности. С их точки зрения было очевидно, что Провидение избрало оружием неверных, чтобы сломить упрямство жестоковыйных греков и чтобы заставить их склонить головы перед преемниками св. Петра. Совершенно искренно папы считали своим прямым долгом содействовать Провидению в достижении такой прекрасной цели. Словом, Рим исполнял свой долг, и это придавало еще более грустный характер совершавшейся великой драме.

С другой стороны, весьма естественно, что массы православного населения Боснии, Сербии, Болгарии и Греции не понимали мотивов, которые обусловливали кажущуюся непоследовательность их государей и политических деятелей. Они были воспитаны в твердой уверенности, что римская церковь заклятый враг их собственной, истинной православной церкви, и что папа воплощенный антихрист. Они давали своим собакам кличку «Папа римский»; искони их учили, что латиняне обманщики, воры, лжецы, изнеженные, вероломные, расслабленные существа, которые едят лягушек, кошек и крыс. А теперь вдруг их повелители говорят им, что вследствие опасности со стороны турок, они, православные, должны слиться с еретической римской церковью, признать антихриста наместником Христа на земле и братски обнять нечестивых латинян.

Нелегкой задачей было для императоров Византии подавить свои личные чувства, победить свои собственные предрассудки и добровольно принять то, что казалось им неизбежным. Однако, они сделали над собой усилие. На Флорентинском соборе (в 1438 г.) видна была готовность греков пожертвовать своими личными убеждениями и привязанностями в пользу политических интересов своей страны. Но никакая земная сила не могла изменить сердце народной массы и рассеять тучи предрассудков, накопившихся в продолжение стольких поколений. Чернь ненавидела союз, на который пошел император и его сановники — светские и духовные. На аксиому Григория VII: «лучше ислам нежели схизма!» — константинопольские греки теперь отвечали: «лучше ислам, нежели папа!». А ислам только восхвалял единого истинного Бога, не дозволявшего гяурам заключить между собой союз.

Для наблюдательных турецких султанов было совершенно ясно, что союз между балканскими и западными народами был бы равносилен смертному приговору всем их честолюбивым устремлениям. Поэтому помешать подобному союзу всеми силами — стало для турок предметом первостепенной важности.