Александр Дугин - Украина: моя война. Геополитический дневник

Кроме того, прочитав недавно полученные «Черные тетради» Хайдеггера, впервые опубликованные только этой весной, я обнаружил там — что бы вы думали? — идею метаполитики! Хайдеггер, в 1930-х годах находившийся в обществе победившего национал-социализма, но глубоко не удовлетворенный им и, вместе с тем, в еще большей степени ненавидевший либерализм и коммунизм как политические альтернативы, предлагает сделать бросок вверх. Но не от политики, а к политике, к самой политике, к политической философии, к сущности политики. Хайдеггер сопоставляет этот жест с тем, как философ переходит от онтики (сферы непосредственно данного сущего, феноменального) к онтологии (сфере осмысленного сущего в его логическом измерении, в срезе сущности). Переход от политики к метаполитике Хайдеггер представляет как переход от сущего к сущности. Тем самым метаполитика для него есть политическая метафизика, то есть область, где определяются и устанавливаются начала, смыслы, принципы и структуры, которые позднее ложатся в основу конкретной политики. Метаполитика у Хайдеггера уже не просто метод захвата власти, как у Грамши, не нечто прагматическое, но, напротив, движение от мнимого к истинному, от кажущегося к настоящему, от неаутентичного к аутентичному.

Так как де Бенуа всегда был внимательным читателем Хайдеггера, я не исключаю, что он мог столкнуться с этой хайдеггеровской идеей и ранее.

Итак, метаполитика. Суверенный выбор органического интеллектуала, идущего на опережение экономико-политических процессов. Мы подразумеваем здесь только контргегемонистский выбор, и еще более конкретно — грамшизм справа. Европейский грамшизм справа стал востребованным в условиях победившего либерализма, причем вобравшего в себя укрощенное, кастрированное, безопасное для Системы левачество (чегеваризм оплаченных либералами цветных революций и антиглобалистских хеппенингов). Мы не обращались к метаполитике потому, что в России такой решительной победы либерализма не было ни в 90-х, ни в 2000-х. Все могло случиться в самой политике, мета-политика (которой мы, кстати, все эти 30 лет тем не менее активно занимались) была не столь актуальна как самостоятельная и законченная стратегия. Но мы недооценили цезаризм, который, не являясь прямой либеральной гегемонией, не является одновременно с этим ее истинной альтернативой. Скорее это откладывание, колебание, половинчатость, вечно тянущийся компромисс, симуляция и тщета. Поэтому сегодня явно наступает время метаполитики. Может быть, более активной и напористой, нежели на Западе, более дерзкой, но именно метаполитики, а не политики. Это ситуационный подход. Но если учесть хайдеггеровский смысл, то мы попадаем непосредственно в пространство Четвертой Политической Теории, где теория и праксис принципиально сливаются в нечто целое. Следовательно, метаполитика как политическая метафизика приобретает основополагающее значение.

Не важно при этом, падет ли цезаризм от своих внутренних ограничений под ударами гегемонии или обратится к тому, что находится за пределами своей структуры добровольно, например под воздействием чрезвычайных обстоятельств (это мы называем добровольный переход от «корпорации Россия» к «Цивилизации Россия»). Если будет сформирован полноценный метаполитический полюс, это само по себе будет исторической победой.

Русские интеллектуалы заключают исторический пакт с русской Традицией. И становятся суверенным могуществом, особым метафизическим полюсом. Одно это изменит всю структуру конкретной политики: и фундаментально (в перспективе Хайдеггера и 4ПТ), и даже прагматически, в духе конкретного грамшистского анализа.

31 августа 2014 в 15:18

Час предателя и решающая осень

Если судить по данным Киева, российские войска введены на территорию Новороссии в полной мере 14 июля 2014 года и наращивают там свое присутствие. Это дата отзыва Стрелкова. Далее украинские СМИ демонстрируют взятых в плен срочников российских ВС. Но при этом странное: Порошенко не настаивает на этом и, вопреки всякой логике, поддерживает российскую версию, что «солдаты заблудились». То есть складывается впечатление, что наши войска введены туда по обоюдному согласию. Главным условием является непризнание этого факта с обеих сторон. Официально Москва не только не признает наличие войск на территории бывшей Украины, но даже отрицает факт поддержки ополчению. И снова Киев ведет себя странно: с одной стороны, приводит множество доказательств тому, что это не так, настаивает, что воюет с Россией, но в критический момент всякий раз возвращается к версии о «террористах» и «инсургентах».

Если бы логика сурковских «невводил» была хотя бы отчасти оправданной, полтора месяца участия военных сил РФ («доказательства» чего приводят множества украинских СМИ) было бы вполне достаточно, чтобы «втянуть Россию в войну». Но ника кого оживления в рядах НАТО и даже в США мы на этот счет не наблюдаем. Все ограничивается военными советниками, некоторой технической помощью, определенной финансовой и дипломатической поддержкой. С социологической точки зрения существует не то, что существует, а то, что общество думает, что существует. Для Киева «российские войска на территорию Украины введены». Силовой баланс последнего месяца показывает, что Новороссия действительно получила существенную поддержку. Отсюда и прорыв осады Луганска и наступление на Мариуполь. Война идет, в глазах Киева «войска введены», а вот Запад вмешиваться не собирается. Возникает вопрос: если «войска введены», а складывается впечатление, что это сейчас именно так, то почему этого не признает ни одна из сторон? Вернее, почему, постоянно заявляя об этом и приводя тысячи доказательств, Порошенко на этом не настаивает так, как должен был бы?

Этому есть несколько объяснений. Украинская драма обнажила теневую структуру силовых линий международной политики, которая строится вокруг следующих ключевых идейно-стратегических центров:

1. Американские ястребы, империалисты (неоконсерваторы) в США. Они стоят за радикальные действия против России, за втягивание Москвы в открытую войну и максимальное противодействие России вплоть до прямого конфликта. Они мыслят цивилизационно: Россия для них абсолютный враг. На Майдане они были представлены Викторией Нуланд, супругой Роберта Кэйгана, одной из главных фигур в лагере неоконов. С украинской стороны в эту структуру входят Коломойский и «Правый сектор», как наиболее радикальное крыло русофобского неонацистского атлантизма.

2. Вторым полюсом является глобалистский think tank CFR, который в целом солидарен с антироссийской атлантистской геополитикой, но предпочитает не вступать с Россией в прямой конфликт, действуя обходными маневрами и переговорами. CFR продвигает цветные революции, развертывает либеральные сети, борется со всеми традиционалистскими движениями и тенденциями, но при этом старается действовать преимущественно с помощью мягкой силы, обманом и подкупом, лестью и ложью, спойлерами и симулякрами, а не прямым насилием. CFR представлена фондом Сороса, Ротшильдами, Киссинджером, Бжезинским. В Киеве к этой сети CFR относятся Порошенко и Яценюк, хотя Тимошенко изначально была ближе к неоконам. И сейчас, когда Яценюк сдвинулся с Порошенко, Тимошенко, в свою очередь, сближается с Коломойским.