Лев Данилкин - Человек с яйцом

Это раньше он клепал реалистические романы «с галлюцинациями», сейчас Проханов не столько сочинил роман, сколько записал на 600 страницах свой сон, в котором «реалистического» — то есть действительности в ее типических чертах — столько же, сколько в кольриджевском сне о Кубла-хане. Из Москвы в Петербург отплывает теплоход «Иосиф Бродский», на котором политики, олигархи и челядь из культуры справляет свадьбу угольного магната Франца Малютки и светской львицы Луизы Кипчак. Главный герой — глава президентской Администрации Василий Есаул — узнав о том, что его шеф отказывается идти на третий срок, лавирует между кишащими на судне врагами России, пытаясь сохранить власть во что бы то ни стало. Пока на «Бродском» элита закатывает оргии и общается с духом нобелевского лауреата, под Воркутой погибают несколько шахтеров, один из которых превращается в ангела-истребителя; прорыв под землей лаз, он выныривает в Исакиевском соборе, чтобы отомстить либералам, геям и американцам за все, что они сделали с его родиной. Тем временем скрывающийся в Петербурге от преследований газеты «Завтра» «писатель Проханов», побеседовав еще с одним ангелом, отправляется на Васильевский остров, где, прислушиваясь к внутреннему голосу, записывает стихотворение Бродского «Ни страны, ни погоста…»

Сразу следует сказать, что в масштабе 1:1 это гораздо чудовищнее, чем в пересказе; роман, по сути, состоит из бесконечных описаний половых органов, «изысканных» блюд и цветовых галлюцинаций. Это даже не сатира уже — потому что сатира обличает негативные явления действительности, а тут химеры и горгульи, и все. Удивительная вещь для Проханова — который всегда превосходил конкурентов именно остротой приметливого журналистского глаза. «Теплоход», такое ощущение, написал слепой, у которого остались только воображение, память и идеи. Писатель не стал разыгрывать даже самую очевидную карту — водный маршрут Москва — Петербург. Герои просто плывут по абстрактной Волге, натыкаясь на курьезные анклавы вроде чеченской и китайской деревень или генерала Макашова, бьющего в набат на затопленной колокольне. Это сугубо визионерская вещь, где вместо деталей — символы, вместо логических связок — причудливая агглютинация сна, и ни о каком правдоподобии речь не идет. За голову хватаешься уже когда понимаешь, что главный герой — Василий Есаул — гибрид, держитесь, Игоря Сечина, Владислава Суркова, Дмитрия Козака, Александра Проханова и Александра Руцкого: менеджер-силовик, изворотливый политический модельер, патриот-государственник, империалист, пророк, близнец и антипод Бродского, военный летчик, сбитый в Афганистане и распятый в плену моджахедами. Не спрашивайте, как такое может быть: это сон, и самое время взяться за его толкование, чтобы понять, с какой стати Проханов взялся его пересказывать.

Карикатура из газеты «Дуэль».

У романа, на отделке которого автор хорошо сэкономил, есть, однако, настоящая боеголовка. Изданный 5000-м тиражом, «Теплоход», на самом деле, адресован трем-четырем читателям. «Иосиф Бродский» — ужасно неуклюжая попытка всучить перспективным фигурам из президентского окружения — сечину-суркову-козаку-медведеву — барашка в бумажке, политический аванс, вовлечь их в свою орбиту. Если перевести провокационный месседж витиеватого романа на вульгату, то получится вот что: «Ребята, Путин вот-вот уйдет и сдаст вас — ну так ответьте ему тем же, если не хотите отправиться в Гаагский трибунал. Продолжив политику восстановления империи, вы не потеряете свои должности, яхты и нефтяные компании, но спасете Россию от либерально-еврейского Антихриста, сбережете народ и заслужите вечную славу». Рисуя Есаула силовиком-интеллектуалом, Проханов предлагает своим колеблющимся политическим партнерам ролевую модель, соблазняет их — и проповедует. «Вот та грязь, в которой вы пребываете (сексуальные оргии), вот те, кто растерзает милую Россию (евреи и американцы), вот то, кем вы можете стать (Сталин)». Я, говорит он, снабжу ваш проект идеологией, обеспечу вам миф: героическую биографию — и место в истории. Я инвестирую в вас свою великолепную фантазию и свою безупречную кровь, привью вам лучшие, избранные гены — полковника-афганца, художника-последнего-солдата-империи. Я сделаю из вас, менеджеров-временщиков, былинных героев. Я достаточно квалифицированный соловей Генштаба, чтобы защитить вас от ястребов Пентагона.

Карикатура из газеты «Дуэль».

Из «Теплохода» можно набрать таких цитат, что за Прохановым начнет охотиться «Моссад»; но едва ли можно обвинять Проханова в подсудном — и даже зоологическом — антисемитизме: призывах к этническим чисткам или чему-то подобному. В сущности, «Теплоход» — вовсе не анафема евреям, но предложение о партнерстве, подход делового человека: работайте в своем направлении, мы будем — в своем, и, будьте уверены, если каждый исполнит свое предназначение, мы непременно обнимемся на Страшном суде, где ваш Бродский станет автором моего «Красно-коричневого», а я, Проханов, выведу на чистом листе его «Ни страны, ни погоста…» — чем, собственно, и заканчивается этот роман, безобразно неполиткорректный, но не расистский, нет.

Если бы не злополучный «Теплоход „Иосиф Бродский“», автор этой книги так и писал бы ее, соревнуясь с героем в долгожительстве: но после моей рецензии на этот роман, где несколько раз было произнесено слово «графомания», Проханов перестал со мной разговаривать. Ну, может быть, не вовсе перестал, но, во всяком случае, мне дано было понять, что я переступил некую черту, и на этом наши с ним отношения — которые я, рискуя показаться наивным, мог бы назвать теплыми, — закончились. Нет худа без добра: где-то надобно ставить и точку.

Эккерман, биограф Гете, обычно начинает свои эпизоды с указания на восхитительную простоту своего общения с поэтом: «Обедал у Гете». «Сегодня прожил подле Гете несколько прекрасных часов». Мои часы, проведенные рядом с Прохановым, несмотря на то что он исключительный рассказчик, неиссякающий генератор идей, образов, шуток и метафор, не были прекрасными — я выходил от него страшно изнуренным. Нет, он никогда не позволял себе разговаривать со мной менторским тоном — если ему и хотелось акцентировать мою неосведомленность, наивность или филистерство, то всегда он делал это крайне иронично; он умеет подтрунивать так, чтобы собеседник не чувствовал себя обиженным. Но даже просто слушая его и практически не вступая с ним в беседу, от него сильно устаешь, испытываешь физиологически ощутимое чувство его интеллектуального превосходства. Рядом с ним всегда горячо, он как вулкан, пышущий жаром, солярис, огромный мозг и память, — и иссушает тебя; раздумывая об эффекте, который производит на окружающую действительность его присутствие, я вспомнил о нашей псковской поездке — тогда я увидел, как рядом с ним в буквальном смысле на глазах замерзала, смерзалась, створаживалась в лед вода; да ведь этот человек — машина, которая перерабатывает, преодолевает текущее состояние любого материала, попадающего в его поле.