Лев Хургес - Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

Звали его Левин, по национальности он был еврей. Многие бытовики имели склонность приукрашивать свои биографии, так что я не знаю, был ли он действительно режиссером Малого Театра, но в том, что он был всесторонне эрудирован в гуманитарных вопросах, я убедился при первой же беседе.

Узнав некоторые детали моей биографии, Левин принял во мне самое горячее участие. Первым делом он перевел меня с крайнего, около дверей и параши, места в свой аристократический угол. Одного его слова было достаточно, чтобы здоровенный бандюга, удара кулаком которого было бы достаточно, чтобы убить не только меня, но и самого Левина, беспрекословно оставил для меня, жалкого доходяги, свои матрас и подушку и перешел на другое место.

И вот началась для меня, даже в РУРе, райская жизнь: лежу на мягком, в тепле, кормит меня от своих щедрот Левин более чем обильно, никто из бандюг даже и не пытается меня чем-нибудь обидеть. Когда захочу – гуляю по территории зоны, никакой работы никто и не думает заставлять меня делать (видимо, авторитет Левина действовал и на охрану), в свободное время ведем с ним душеспасительные беседы, причем больше рассказывает Левин, а я слушаю.

Попав в лагерь, Левин сумел быстро выдвинуться. Как, каким образом, – не могу понять. Обычная логика здесь бессильна, и секрет выдвижения в бандитские фюреры так и остался для меня загадкой. Был же фюрером на пароходе Аид – такой же щуплый еврей, как и Левин! Плывшие с ним бандюги одним пальчиком могли бы его пришибить, но вместо этого беспрекословно исполняли все его распоряжения.

Но моя «кантовка» в РУРе продолжалась недолго. Видимо, комендант РУРа никак не мог простить себе и мне того, что я выбрался живым из ямы. Таких осечек в его практике еще не было: оттуда было только два пути – или в могилу, или на работу. Я же и на работу не пошел, и живым остался!.. Он старался как можно быстрее меня спровадить, чтобы своим невыходом на работу, утвержденным самим Бурловым, я не портил показателей его РУРа.

И вот пригожим майским утром, когда мы с Левиным кейфовали за приятной беседой, в барак вошел стрелок: «Хургес! Быстро с вещами на вахту». Так как вещей у меня не было, собираться долго не пришлось. Обнявшись с Левиным, я пожелал ему скорее отсюда выбираться на волю, на что он ответил только саркастической улыбкой. Сердечно поблагодарив его за все доброе, что он для меня сделал, я побрел на вахту. У ворот уже стоял грузовик, следующий мимо прииска Ленковый. Комендант сдал меня сидевшему в кузове машины стрелку: вручил ему мое дело, а в качестве живого приложения к делу – меня.

И мы покатили. Так я расстался со страшной тюремной зоной прииска Мальдяк и с мальдякским РУРом, где я провел самые ужасные, как я тогда думал, дни своей жизни.

Откуда мне было знать, что самые ужасные дни у меня еще впереди?

КОЛЫМА: ПРИИСК ЛЕНКОВЫЙ И КОМАНДИРОВКА «23-Й КИЛОМЕТР»

Встреча со знакомыми по Мальдяку. – В. Хлыпало и история с самородком. – Медкомиссия на Ленковом. – Улучшение положения «тюрьзаковцев». – Посылки с воли. – Медкомиссия и комиссовка в инвалиды. – Ночлег в Сусумане и прибытие на инвалидную командировку «23-й километр». – Обитатели инвалидной зоны: М. Снатский, Богданов, Д. О. Львович. – Обитательницы женской зоны: К. М. Милорадович, О. Я. Лоренц, Д. А. Гарай, мать Г. Ягоды и Г. Рубинштейн. – Посылка от Б. Р. Рикуса из Минска. – Крестики. – Художники (Шведов, Васильев, Голубин), музыканты (К. Л. Новогрудский), артисты (Н. Солнцев), журналисты (Ю. Казарновский). – Воровской авторитет Садык Шерипов. – Секс в бараках и наказание за него: «женатики». – «Ударники» в тайгу за дровами. – Сближение СССР с фашистами: «Адмирал граф Шпее» в «Новом мире» и Молотов в Берлине. – Генеральная поверка: металлург-радиолюбитель. – «Колымжелдорстрой». – Покалеченный мизинец и ЛФТ.

1

К вечеру без особых происшествий мы прибыли на Ленковый, где уже около вахты я увидел некоторых знакомых по Мальдяку, сумевших пережить страшную зиму 1939–1940 годов. Меня они уже давно похоронили и были рады увидеть если не здоровым, то хотя бы живым. Одним из первых я встретил там своего старого знакомого по Мальдяку, бывшего секретаря Днепропетровского обкома комсомола – Витю Хлыпало. Этот Витя, человек высокого роста и крупного телосложения, уже по прибытии на Мальдяк слыл доходягой: в этих условиях людям крупного телосложения требовалось больше питания и одежда больших размеров, и обычно они «доходили» и умирали быстрее, чем такие шпендрики, как я.

Но тут, как ни странно, спас его я. Произошло это в непогожий позднеосенний или раннезимний вечер, когда с полутемного неба срывался дождь со снегом, когда все уже промокли и замерзли насквозь, а ноги еле-еле вытаскивались из липучей более чем по щиколотку грязи, когда в пустом желудке даже кошки перестали скрести и когда думаешь не о выполнении производственного плана, а о том, как бы скорее добраться до родной палатки и похлебать теплую баланду и пару ложек магары, а потом, чуть-чуть обсохнув около бочки-печки и закутавшись во все имеющееся в наличии тряпье, впасть в черное небытие до подъема. Нагрузив тачку породы, я, перед тем как везти ее на бункер для промывки, уселся на лопату чуть-чуть передохнуть. Так уж все осточертело кругом, и эта работа, и эта жизнь, что существуешь в какой-то прострации и, не обращая внимания на все окружающее, механически кидаешь в тачку все, что попадается на лопату.

И вот стоит на краю забоя моя нагруженная тачка, а мимо проходит доходяга Хлыпало, у которого уже в то время была категория ЛФТ (легкий физический труд). Получая свою гарантийную пайку (не то 400, не то 600 граммов), он мог не грузить и отвозить тачки, а выполнять подсобные работы (подчистку забоев) и поиск мелких – до 100 граммов – самородков. Для этого выдавали пустые консервные банки, куда он складывал найденный в забоях металл: если к концу дня его окажется больше половины банки, то есть граммов 500–700, то он получал еще по 200 граммов хлеба дополнительно.

Зрение у Вити было отличное, и он обычно набирал немало мелких кусочков металла. Проходя мимо моей тачки, он нагнулся и вытащил из нее довольно крупный, пожалуй, побольше моего кулака, весь залепленный грязью булыжник. «Ты чего это металл в тачку бросаешь?» – обратился ко мне Витя. Поглядел я на булыжник и аж обомлел: золота – не меньше 700 граммов, а то и килограмм! За самородок золота весом более 100 граммов платили по рублю за грамм, причем в ларьке на эти деньги можно было купить хлеб, колбасу, консервы, сахар, табак и все что угодно по твердым ценам, а за самородок менее 100 граммов не платили ни копейки. Так один из наших зэков, горный инженер Рабинович, нашел однажды довольно большой самородок и уже радовался – ведь это продукты, спасение жизни! Найденные самородки сдавались в лабораторию для очистки от породы и взвешивания. Каково же было его разочарование, когда Рабинович узнал, что самородок потянул всего на 97 граммов и ни одной копейки он за него не получит. Судя по размерам, мой самородок явно тянул намного больше. «Отдай металл! – накинулся я на Витю. – Он мой, с моего забоя!» Но Витя крепко держал самородок. Я попытался отнять его, но сил-то у меня и у самого было кот наплакал. Оба мы понимали, что в этом самородке, может быть, спасение его или моей жизни. Чувствуя свою правоту, я повалил Хлыпало на землю. Сцепившись, мы оба катались в глубокой, холодной, липучей грязи. Подбежали соседи по забою и попробовали нас разнять, но не тут-то было: я крепко держал пытавшегося вырваться Витю.