Александр Городницкий - След в океане

Не меньшего внимания заслуживает и оборванная на полуслове рукопись последней статьи Натана Эйдельмана «Гости Сталина», опубликованной, также посмертно, в «Литературной газете». В этой работе, по-видимому, написанной в связи с планами будущей книги об обитателях Кремля, Натан Эйдельман с удивительной исторической точностью и художественным чутьем описывает, как ловко обманывал Сталин в Кремле своих знаменитых гостей — Бернарда Шоу, Ромена Роллана, Лиона Фейхтвангера и других выдающихся деятелей западной культуры, которые, будучи убежденными сторонниками демократии и либерализма, тем не менее проявили феномен слепоты и восхищения кровавой тиранией Сталина, хотя были, конечно, и отрицание, и сомнение. Даже известный своим беспощадным аналитическим умом и скептицизмом Шоу написал: «Часовой в Кремле, который спросил нас, кто мы такие, был единственным солдатом, которого я видел в России. Сталин играл свою роль с совершенством, принял нас как старых друзей и дал нам наговориться вволю, прежде чем скромно позволил себе высказаться». А в октябре 1938 года, выступая по радио, тот же Шоу сравнивал большевиков с создателями независимых Соединенных Штатов: Ленин — Джефферсон, Литвинов — Франклин, Луначарский — Пейн, Сталин — Гамильтон. Недалеко ушел от него и Ромен Роллан, сравнивавший Сталина с римским императором Августом. Выясняя причины этого чудовищного самообмана, Эйдельман выдвигает на первый план такие факторы, как гигантский аппарат дезинформации, идеологической обработки и умелой и незаметной для них изоляции именитых гостей от крестьянства, концлагерей и других миров горя, ужаса и террора. Беседы со Сталиным, открытые политические процессы также входят в эту огромную систему обмана.

На этих мыслях рукопись последней статьи Натана Эйдельмана обрывается. Как вспоминает его жена, он, оставив лист в пишущей машинке, отложил работу на завтра. Но это «завтра» не наступило для него никогда. Теперь можно только с горечью сожалеть, каких книг о современной истории и «связи времен» мы лишились.

Уже в больнице, ложась на каталку в свой последний путь в палату, Натан Эйдельман, несмотря на запрещение врача, взял с собой томик Пушкина, в надежде разгадать тайну знаменитого пушкинского стихотворения «Анри Шенье». Эту разгадку, до последнего дыхания живя российской литературой и историей, он унес с собой в небытие.

Осталась в россыпях дневниковых и случайных записей ненаписанная им «главная книга о собственной жизни», о классе 110 школы, о товарищах, об отце, о любимой им «связи времен». Заметки эти с пометкой «ЮК» он собирал всю жизнь, но книга эта так и не написана.

В пасмурный, не по-летнему холодный июльский день мы с Юлием Крелиным получали урну с прахом Эйдельмана в крематории Донского монастыря. Урну положили в целлофановый пакет, а пакет спрятали в сумку. «Такой толстый, а поместился в сумку», — вспомнил невесело Юлик «черную шутку», сказанную на этом же месте восемнадцать лет назад, когда забирали урну с прахом Игоря Белоусова. Пышная высокая трава зеленела вокруг нас на газонах и клумбах, почва которых образовалась из безымянного праха тысяч расстрелянных в сталинские годы, чьи тела сжигались здесь в тридцатые и сороковые. Низкие серые облака, смешиваясь с негустым дымком, неспешно струящимся из квадратной трубы, стремительно перемещались над кирпичной стеной колумбария с фотопортретами усопших, напоминавшей доску почета, в сторону старой части монастыря с полуразрушенным собором, обломками горельефов из взорванного храма Христа-Спасителя, фамильными склепами Ланских и Голициных, надгробиями над местами последнего приюта Хераскова и Чаадаева… «Все переплетено и все чрезвычайно близко» — вспомнилась мне снова одна из последних строк Тоника…

Когда я стою перед книжной полкой и смотрю на плотный ряд книг, написанных Натаном Эйдельманом, поражает, как много он успел в своей короткой, трудной, но, безусловно, счастливой жизни. Когда же вспоминаю его безвременный уход, с горечью думаю, сколько он мог бы еще написать. И ощущение нереальности смерти охватывает меня. И не отпускает…

ЗА ТЕХ, КТО НА ЗЕМЛЕ

Песни

ДЕРЕВЯННЫЕ ГОРОДА

Укрыта льдом зеленая вода.Летят на юг, перекликаясь, птицы,А я иду по деревянным городам,Где мостовые скрипят, как половицы.

Над крышами картофельный дымок.Висят на окнах синие метели.Здесь для меня дрова, нарубленные впрок,Здесь для меня постелены постели.

Шумят кругом дремучие леса,И стали мне докучливы и странныМоих товарищей нездешних голоса,Их городов асфальтовые страны.

В тех странах в октябре еще весна,Плывет цветов замысловатый запах.Но мне ни разу не привидится во снахТуманный Запад, неверный дальний Запад.

Никто меня не вспоминает там.Моей вдове совсем другое снится,А я иду по деревянным городам,Где мостовые скрипят, как половицы.

1959 г.

г. Игарка

СНЕГ

Тихо по веткам шуршит снегопад.Сучья трещат на огне.В эти часы, когда все еще спят,Что вспоминается мне?Неба забытая просинь,Давние письма домой.В царстве чахоточных сосенБыстро сменяется осеньДолгой полярной зимой.

Снег, снег, снег, снег,Снег над палаткой кружится.Вот и кончается нашКраткий ночлег.Снег, снег, снег, снегТихо на тундру ложится.По берегам замерзающих рек —Снег, снег, снег.

Над Петроградской твоей сторонойВьется веселый снежок.Вспыхнет в ресницах звездой озорной,Ляжет пушинкой у ног.Тронул задумчивый инейКос твоих светлую прядь,И над бульварами линий,По-ленинградскому синий,Вечер спустился опять.

Снег, снег, снег, снег,Снег за окошком кружится.Он не коснется твоихСомкнутых век.Снег, снег, снег, снег,Что тебе, милая, снится?Над тишиной замерзающих рекСнег, снег, снег.

Долго ли сердце твое сберегу? —Ветер поет на пути.Через туманы, мороз и пургуМне до тебя не дойти.Вспомни же, если взгрустнется,Наших стоянок огни…Вплавь и пешком — как придется —Песня к тебе доберетсяДаже в нелетные дни.

Снег, снег, снег, снег,Снег над тайгою кружится.Вьюга заносит следыНаших саней.Снег, снег, снег, снег,Пусть тебе нынче приснитсяЗалитый солнцем вокзальный перронЗавтрашних дней.

1958 г.