Максим Чертанов - Марк Твен

На похороны в Эльмиру (26 декабря) его не взяли — слишком слаб. Продолжал писать. «Метель бушевала всю ночь. И все утро. Снег сыплется из громадных облаков, таких прекрасных — и Джин нет, чтобы это увидеть». «Когда Клара уехала в Европу, было тяжело, но я стерпел, потому что со мной осталась Джин. Я сказал, что мы будем семьей. Мы говорили, что будем друзьями и будем счастливы вдвоем. Я мечтал об этом, когда Джин встречала меня в прошлый понедельник; я мечтал об этом, когда она вошла ко мне в прошлый вторник. Мы были вместе; МЫ БЫЛИ СЕМЬЕЙ! Мечта осуществилась — о, полностью, совершенно! — и это продлилось целых два дня».

Зря взяли Джин из-под надзора? Пусть несчастная, но осталась бы жива? Никто этого не знает. Отец уговаривал себя, что случилось меньшее из зол, — он каждый раз, как у него отрывали кусок сердца, приходил в себя именно таким образом. 29 декабря он писал единственной дочери: «Ох, Клара, Клара, милая, я так рад, что для нее все кончено и она избавилась от всего этого — избавилась! Я не поддаюсь унынию и, наверное, уже никогда больше не поддамся. Понимаешь, я был в таком отчаянии, когда понял, что ты уехала так далеко и теперь у нее нет другой защиты и опоры, кроме меня, а я могу умереть в любую минуту, и тогда… что бы сталось с нею тогда? Ведь ты знаешь, она была своевольна и не дала бы собою командовать». Хоуэлсу: «Вернул бы я ее к жизни, если бы мог? Нет… Потеряв ее, я лишился всего и моя жизнь пуста, но за нее я рад, потому что она получила самый драгоценный подарок — смерть».

Клара приехать не могла или не хотела — несколькими месяцами позднее она напишет подруге, что «даже смерть папы и Джин не могут помешать тому стремлению к счастью, которое я сейчас испытываю». В Стормфилд временно переселился Пейн с семьей. Твен сказал, что автобиография закончена, «Смерть Джин» — фрагмент, цитированный выше, будет ее последней главой. Пейн в 1911 году опубликовал «Смерть Джин» в «Харперс мэгэзин», но почему-то не включил ее в текст своей редакции автобиографии, как и Де Вото, — первым волю автора исполнил Майкл Кискис в 1990 году.

По воспоминаниям Пейна, в первые недели после смерти Джин велись обычные разговоры на отвлеченные темы, бильярд забросили, хозяин Стормфилда был вял и рассеян, но однажды сказал, что в ванной почувствовал дуновение воздуха, спросил: «Это ты, Джин?»; дуновение исчезло, но он казался оживленнее обычного в тот день. 5 января 1910 года он в последний раз виделся с Хоуэлсом — говорили о… профсоюзах. В тот же вечер Пейн повез его на Бермуды.

«Неужели я буду когда-нибудь снова весел и счастлив? Да. И скоро. Потому что знаю мой характер. И знаю, что характер — хозяин человека, а он — его беспомощный раб». Белый костюм, бильярд с Вудро Вильсоном, «внучка» Элен Аллен; в начале февраля Король известил всех, что останется жить на острове, в Стормфилд будет только наезжать. О самочувствии — ни слова. 5 марта он дал последнее интервью, которое перепечатали все газеты Америки: «Хотя я не вполне здоров, но и не настолько болен, чтобы порадовать гробовщиков».

Пейн (он отвез Твена и уехал на материк) был поражен, получив 25 марта известие, что друг собирается вернуться в конце апреля. «Не говорите никому. Я не хочу, чтобы об этом знали. Возможно, мне придется прибыть и раньше, если боли в груди не ослабеют. Я не хочу умирать здесь, потому что это неудобно. Мне придется долго лежать в трюме, а там темно и противно» — и в том же письме планы на лето, инструкции касательно редингской библиотеки. Пейн не знал что думать, но через пару дней пришло письмо от Аллена: у Короля было несколько приступов, его нужно забрать немедленно. Пейн дал телеграмму Габриловичам, примчался на Бермуды, увидел, что друг похудел, но держится хорошо, отказался от сиделки, читает Маколея, не выпускает изо рта сигару. На ночь ему кололи морфий. 12 апреля отплыли. Был очень плох на пароходе. Прощался с Пейном. 14 апреля специальный поезд-экспресс доставил его в Рединг. С ним приехали два врача, Кинтард и Роберт Хэлси. На руках отнесли в спальню. 17 апреля прибыли Габриловичи. Клара была беременна, но отцу не сказала: некоторые изыскатели на этом основании пишут, что она ненавидела отца, мстила и пр. Это маловероятно — просто тогдашняя медицина, как мы помним, запрещала больным волнения, не делая различия между приятными и неприятными. А если бы она ему сказала — может, это поддержало бы его? Увидел бы внучку? Опять-таки никто не знает. И все же медики (вина не их, а эпохи) над всеми Клеменсами поизмывались как над лютыми врагами…

Последнее деловое распоряжение Твена было дано адвокату: на средства от продажи фермы Джин построить новое здание библиотеки. Дышал он тяжело, говорил с трудом. Читал Карлейля. 19 апреля попросил Клару петь, потом отослал ее, сказал, что больше не увидятся. Ночью пришла комета Галлея.

Во время ее прохождения он лежал без сознания — Будничная Суть отключилась, две другие были заняты чем-то важным. Утром 21-го пришел в себя, сел в кровати, острил, в последний раз говорил с Пейном, Габриловичем, Кларой. Днем впервые в жизни отказался от сигары, написал (говорить не мог), чтобы ему дали очки, полистал Карлейля, уснул и не проснулся. «Издали комета светилась синеватым огоньком, точно потухающий факел, но чем ближе он подлетал, тем яснее было видно, какая она огромная. Он нагонял ее так быстро, что через сто пятьдесят миллионов миль уже попал в ее фосфоресцирующий кильватер и чуть не ослеп от страшного блеска».

Британская газета «Морнинг лидер», 22 апреля: «За исключением Толстого, нет больше писателя, чья смерть вызвала бы такое ужасное ощущение потери».

«Русское слово», 22 октября: «Одна петербургская газета убедительно просит сообщить о состоянии здоровья Л. Н. Надо ответить и отослать с ожидающим нарочным. Графиня Софья Андреевна садится в уголке к столу и спрашивает, что написать. — Напиши, что умер и похоронили, — говорит с улыбкой Л. Н. — Но непременно нужна и подпись: «Лев Толстой», — слышится голос. Все смеются. И Л. Н. веселее всех. Секретарь Льва Николаевича В. Булгаков рассказывает об аналогичном эпизоде из жизни Марка Твена, когда он писал в газетах, что слухи о его смерти в значительной степени преувеличены. Л. Н. заразительно смеется. Заходит речь о Марке Твене…» (Толстой умер 7 ноября.)

Сэмюэла Клеменса отпели в старой пресвитерианской Кирпичной церкви в Нью-Йорке, службу отслужили Туичелл и Ван Дайк (любитель рыбалки, высмеянный покойным). Похоронили в Эльмире, одетым во все белое. «Нью-Йорк таймс»: «Официальная причина смерти — angina pectoris, но близкие говорят, что он умер от разбитого сердца». Пейн: «Как мало можно сказать о такой жизни, как его! Он всегда шел такой блистательной и яркой дорогой, и плюмаж его развевался, и толпы следовали за ним». Хоуэлс: «Лонгфелло, Лоуэлл, Холмс: я знал их и всех наших интеллектуалов, они были похожи друг на друга как все литераторы, но Клеменс был единственный, неповторимый, несравненный — Линкольн нашей литературы». Кэти Лири: «Мое сердце уменьшилось вдвое, когда я смотрела на него в последний раз. Мне казалось, что моя жизнь кончена». (Клара, временно поселившаяся в Стормфилде, звала Кэти сидеть с ребенком, но старая служанка отказалась — не могла жить в том доме.)