В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

А между тем по мере приближения к Гусиному озеру их свита все возрастала: почти каждый попадавшийся навстречу всадник поворачивал коня и присоединялся к ним.

У ворот, ведущих в жилище Хамба-ламы, выстроилось в два ряда с сотню лам-музыкантов. Прочитав наскоро молитву, они ударили в литавры и гонги, заиграли в трубы и поющие раковины в знак приветствия. Такой встречи Иакинф не мог и предположить. Нестройные и резкие звуки этого степного оркестра пронизывали, по китайскому выражению, до костей, а сопровождавшую их с Шиллингом свиту наполнили священным трепетом. Бурятские всадники повскакали с коней и простерлись ниц.

Во дворе навстречу им вышел Хамба-лама. Опираясь на посох, в атласной желтой одежде, с ярко-красной перевязью на плече, с блестящею на солнце наголо обритою головою, он возвышался над всей своей свитой. Дородством он мог сравниться разве что с Шиллингом, который с поразительной легкостью соскочил с коляски и пошел навстречу Хамба-ламе.

Видя, как торжественно встречают тут Шиллинга, Иакинф поверил, что буряты и впрямь почитают его хубилганом.

Между тем Хамба-лама пригласил Шиллинга и Иакинфа к себе в юрту. Она была раза в три, а то и в четыре, больше обычной и могла вместить с добрую сотню людей. Бурятский первосвятитель с отменною вежливостью усадил гостей рядом с собой на высоких подушках, его приближенные — гэлуны — разместились на полу, усевшись полукругом.

Пока подавали чай, Шиллинг произнес заранее приготовленное приветствие на тибетском языке. Он не скупился на добрые пожелания пандиту и его гэлунам и преподнес Хамба-ламе в знак высокого почтения длинный ходак алого цвета, богато украшенное серебром седло и зеркало в бронзовой золоченой оправе.

То, что приветствие Шиллинг произнес на языке их священных книг, а преподнесенные им Хамба-ламе подарки были столь щедры, вызвало восхищение собравшихся в юрте первосвятителя лам.

Дальнейший разговор велся с помощью рекомендованного Игумновым переводчика. Согласно с принятым тут обычаем, шел он неторопливо, но мало-помалу обратился и к целям их приезда в бурятские степи. Иакинф рассказал, какое значение для науки имеет предпринятое Шиллингом собирание письменных памятников и что ему уже удалось собрать. Прослышав, что Шиллинг сделал новые шелковые покровы для приобретенных им книг, Хамба-лама выразил одобрение и со своей стороны преподнес Павлу Львовичу несколько томов известного собрания "Сандуи", содержащего сто шестьдесят девять трактатов — духовных, астрологических и медицинских.

Оживленная беседа не раз прерывалась. Стайки степных служителей будды, прискакавшие сюда из далеких становищ, то и дело проскальзывали в юрту их верховного жреца, чтобы взглянуть, хоть мельком, на белолицего хубилгана и преподнести ему и Хамба-ламе свои дары — медный грош, ходак, причудливый камешек, подобранный в степи, — и получить благословение своего первосвятителя. Величественный старец милостиво принимал дары, потчевал усердных богомольцев табаком, насыпая его роговой ложечкой из своей табакерки, одаривал наставительным словцом и отпускал с миром, опять обращаясь к Шиллингу и Иакинфу.

Затем Хамба-лама пригласил гостей к молебствию по случаю избавления от наводнения. Благодарственное молебствие совершалось в честь Ямандаги, одного из самых свирепых божеств ламаистского пантеона. Трудно было представить себе что-нибудь более устрашающее. Средь пламени является взору страшилище темно-синего цвета, на голове — рога и воловьи уши, изо рта торчат огромные клыки и острые зубы в могучих челюстях. На лбу, будто уродливые наросты, пять человеческих голов. На щеках еще по три головы с гневными лицами красного, синего и зеленого цветов. Каждая голова имела по три глаза. Крылатый Ямандаги, раскинув в стороны тридцать шесть рук, впился страшными своими зубами в тело извивающейся в его объятиях женщины. Одежда Ямандаги была перехвачена вместо пояса змеем, тоже унизанным человеческими головами. В чудовищном этом изваянии легко было заметить сходство с индийским Шивой — великим владыкой браминов, изображение которого Иакинфу не раз приводилось видеть в буддийских монастырях в Китае.

— Нечего сказать, предмет поклонения, — шепнул Иакинф Шиллингу.

Оба они с живейшим любопытством наблюдали за ламаистским молебствием, которое видели впервые. Иакинфу, правда, доводилось бывать в буддийских храмах в Китае. Но то Китай, а это — свои, братские степи. Возглавлял богослужение не сам Хамба-лама, а один из его помощников-гэлунов — довольно-таки дряхлый лама, согбенный под тяжестью лет. Едва ли не центральным обрядом богослужения было освящение воды. В то время как десятки собравшихся в храме лам заунывно читали молитвы, посередине, напротив жертвенника, четверо здоровенных лам держали в вытянутых руках большое серебряное зеркало, другие — бумбу, высокий узкогорлый сосуд с родниковой водой, третьи — широкое блюдо и полотенца. Под оглушительную музыку литавр, гонгов, труб, барабанов, звучащих раковин зеркало оросили водой и крест-накрест вытерли его полотенцами. Затем, всё под те же оглушительные звуки, богомольцы потянулись к старому ламе и тот принялся серебряным черпаком разливать воду в подставляемые ему пригоршни. Отведав священной воды, каждый орошал ею голову и грудь и, сделав несколько земных поклонов перед сидящим на возвышении Хамба-ламой, отходил в сторонку.

Наконец поддерживаемый под руки Хамба-лама поднялся со своего высокого седалища и вышел из храма. К нему подвели коня, он легко вскинул грузное тело в седло и, со стрелою в руке и кропилом в другой, в сопровождении гэлунов, объехав верхом широкую площадь за оградой, окропил согнанные сюда табуны лошадей и отары овец.

После молебствия все участвовавшее в нем степное духовенство под предводительством Хамба-ламы расселось посреди двора на заранее приготовленных войлоках. Несмотря на не по-сентябрьски жаркое солнце, все ламы были с обнаженными головами. Служители в засаленных хламидах обносили лам жертвенным хлебом, сыром, молочным дарасуном, кирпичным чаем и вареной бараниной. Шиллинга и Иакинфа Хамба-лама усадил слева от себя, на самое почетное, по восточным представлениям, место.

Нельзя было сыскать более подходящего времени, чтобы представить Шиллинга многочисленным ламам, которые съехались на молебствие из всех, самых отдаленных уголков обширной Бурятии. После столь явно оказанных ему почестей все, не колеблясь, признали за Шиллингом высокие прерогативы земного воплощения. Это Шиллинг и Иакинф почувствовали сразу же по возвращении от Хамба-ламы. Со всех сторон Шиллинг стал получать в дар тибетские и монгольские книги, и не только когда он один или вместе с Иакинфом посещал ламаистские дацаны. Вскоре началось настоящее паломничество в Кяхту из различных уголков обширного края, удаленных порой на тысячу верст, с единственной целью навестить белолицего хубилгана и преподнести ему в дар священные книги.