Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
Дядя и тетя Шнивинд и семья Шульц самоотверженно и по-семейному поддержали меня, когда я теперь, как и миллионы моих товарищей сходной судьбы в послевоенное время, сделал первые шаги в новый, другой мир. Самоочевидной эта семейная верность не была. В этом мне вскоре пришлось убедиться. Наиболее удручающее проявление коллективной ответственности мне пришлось пережить благодаря собственной семье, как раз после освобождения из плена. С этим связан и исключительно позитивный человеческий опыт. Я описываю здесь этот случай из признательности человеку, самым щедрым образом предоставившему себя в наше — матери, дяди и тети Шнивинд и мое — распоряжение, давно уже, к сожалению, умершему доктору Францу Розенфельду.
Розенфельд сопровождал в качестве адвоката в Мангейме исключительно успешный бизнес моего деда Хенкеля. Он составил также завещание деда, умершего в 1929 году. Согласно этому завещанию, я имел право в один прекрасный день войти в фирму «Хенкель». В 1938 году Розенфельд эмигрировал в Базель, где стал уважаемым нотариусом. (Много лет он был юридическим советником «посольства Германии».) В результате смерти моего дяди Штефана Карла, павшего в кампании на Западе, состав акционеров фирмы «Хенкель & К°» пришлось пересмотреть. Мать, как и ее сестра Шнивинд, отныне стали акционерами фирмы «Хенкель» в Висбадене, детища их отца. В ходе реорганизации мать получила право в соответствующее время номинировать одного из своих троих сыновей в качестве управляющего компаньона. Мать номинировала меня. Против выступил двоюродный брат матери и единственный лично ответственный компаньон фирмы Отто Хенкель совместно с законными представителями другого двоюродного брата и двоюродной сестры Хенкель. Кузены были еще несовершеннолетними и поэтому не участвовали в сопротивлении их опекунов. Утверждалось, что имя настолько разрушительно для бизнеса, что его носитель никоим образом не может стать управляющим компаньоном. Что даже якобы независимые личности — при всем своем уме — не могут избежать воздействия духа времени, забавным образом продемонстрировал известный банкир Герман Йозеф Абс. Являясь другом моего деда, он издавна был тесно связан с семьей. Через это он сделался многолетним главой консультативного совета семьи и фирмы. Он также признал в письменном виде принцип «коллективной ответственности», засвидетельствовав, что я, в качестве носителя имени Риббентроп, для фирмы неприемлем. Принцип «коллективной ответственности» выдвигался в этом случае открыто и был юридически представлен товариществом адвокатов, к которому принадлежал и известный участник Сопротивления Фабиан фон Шлабрендорф. Поверишь ли глазам своим, читая об этом сегодня? Разве не собиралось так называемое «Сопротивление» восстановить как раз правовое государство? В своей книге «Офицеры против Гитлера» он разделял тезис о том, что для свержения Гитлера требовалось причинить тяжелое поражение германскому вермахту[487].
Противоположностью юристу и адвокату Шлабрендорфу явился тоже адвокат, д-р Франц Розенфельд. Услышав о наших затруднениях с семьей, он передал нам через одного знакомого, что предоставляет себя в мое и матери распоряжение. Ибо родственники действительно довели дело до обращения в суд с нашей стороны, к иску бескорыстным образом присоединились дядя и тетя Шнивинд. Розенфельд оказал решающее влияние на тактику процесса на нашей стороне, приведшую к успеху иска.
Спрошенный Отто Хенкелем, почему он, еврей, встал на нашу сторону, Розенфельд дал ему замечательный ответ: «Господин Хенкель, я адвокат, то есть “защитник права”!» (Игра слов: немецкое слово «Rechtsanwalt» (адвокат) означает буквально «правозащитник» или «защитник закона».) Позволительно будет задать вопрос: являются ли Розенфельд и Шлабрендорф одинаково «защитниками права» в истинном смысле слова?
Один друг убедил меня не путаться с семейной кликой, а поработать у него. Он предоставил мне в конечном итоге шанс карьеры с перспективами профессионального роста, какие я себе не мог и вообразить. Ему это навсегда зачтется!
Описание различных мелких переживаний в качестве «белой вороны» не означает слезной жалобы на судьбу, обязавшую носить известное имя, напротив! Оно лишь должно слегка показать затруднения, с которыми могут столкнуться носители известных имен, в моем случае сложности начались уже задолго до 1945 года!
Следовательно, я констатирую, что мне дорог каждый момент моей жизни, в особенности это справедливо для самых сложных обстоятельств и опасностей. Они сделали меня таким, каким я сегодня являюсь, научив определенной внутренней дистанции по отношению к угрожающим житейским ситуациям! Что означает, собственно, пресловутая «полноценная жизнь»? Полноценная жизнь есть не что иное, как необычайный охват глубоких, даже экзистенциальных, психологических, духовных и чувственных переживаний и испытаний, выпавших на долю индивида. К ним относится, кроме всего прочего, крайняя опасность, причем дело заключается в том, чтобы, несмотря на естественный страх, исполнить требуемое долгом. Преодоление страха в момент, когда это необходимо, является следующим глубинным человеческим переживанием первого порядка. Сегодня оно ощущается как анахронизм: мужество считается «вторичной добродетелью», которой можно и пренебречь, — необыкновенная «глупость» нашего времени.
Также лишения всех видов, такие как голод, жажда, холод, усталость и боль, принадлежат к фундаментальным испытаниям. К ним относится также и ощущение предела собственных сил и, в соответствующих условиях, его преодоление тогда, когда, кроме воли «выстоять», больше ничего не испытываешь. Обретенное и выказанное в угрожающих обстоятельствах товарищество дополняет ряд грандиозных переживаний, но также и, чтобы не забыть, миг «победы», что бы ни понималось под ней в тот момент, в том числе, среди прочего, победы в борьбе, которая, как, например, на войне, идет не на жизнь, а на смерть. И, наконец, глубокая преданность идее, к примеру, Бога, или идее Отечества, или какой-либо иной, обладающей достаточной ценностью, чтобы можно было всецело посвятить себя ей. Кому этих переживаний в той или иной форме не довелось испытать, тому, я полагаю, чего-то недостает до «полноценной жизни». Здесь ничего не меняет даже последующее осознание, когда приходится с горечью констатировать, что это, очевидно, больше не моя страна, которой я чувствовал себя преданным. Страна, где дозволяется шельмовать, клеймя «убийцами», тех граждан, которые готовы или были готовы все ж таки отдать за нее жизнь. О политике в целом они не могут и не могли судить, не говоря уж о том, чтобы оказать на нее влияние, но они были готовы в соответствующих обстоятельствах пожертвовать жизнью для своей страны. Клевету на такой настрой, притом что, с другой стороны, постулируется приверженность обществу, также не назовешь иначе, как исключительной глупостью. Пережить тотальное поражение, полное беззаконие, связанное с ним, — полученный опыт представляет собой впечатляющее дополнение к испытанному в моей жизни. Отмечу на полях, что сохранение достоинства в национальном несчастье, похоже, не является безусловно сильной стороной моих соотечественников.
