Уильям Бакли - Австралийский робинзон

Удостоверившись, что опасности нет, я вышел, к радости гостей. Передо мной стояли пять молодых женщин из дружественного племени, которое я встретил на днях. Они бежали после большого сражения между отрядом мстителей и теми, кто убил моих покровителей.

Чтобы не попасть в руки врагов, из которых трое были убиты, женщинам пришлось бежать с поля боя, но до этого они успели сжечь трупы моих родственников, опасаясь, как бы дикари их не изуродовали. Бедняжки от усталости валились с ног и изнемогали от голода. Я отдал им все мои запасы и уложил спать в шалаше. Утром две ушли, а три решили ждать своих соплеменников, но через несколько дней и они покинули меня.

Полагая, что какая-то причина помешала всему племени прийти, я отправился к месту зверского избиения моих друзей. Там я нашел их пепел и кости, сгреб в кучу и прикрыл сверху дерном. Это было единственное, чем я мог отблагодарить моих друзей за доброту. При воспоминании о том, что они делали для меня на протяжении многих лет, наполненных опасностями и тревогами, я очень горевал. Похоронив, как мог, останки близких, я вернулся в шалаш на холме, где меня нашли женщины.

Через два дня явилось вес племя. Друзья уговаривали меня присоединиться к ним, уверяли, что одному жить опасно, что они будут меня защищать… Но я решительно отказывался, не веря их клятвам и устав от жестокостей. Вскоре племя распрощалось со мной. Как только оно, переправившись через реку, скрылось из виду, я сложил свои вещи и зашагал в противоположном направлении, к морю. В Мангавхавзе, около пресноводного источника, в котором водилась всевозможная рыба, я поставил шалаш и жил тут много месяцев.

Уже с четверть века я вел подобный образ жизни и настолько свыкся с ним, что забыл родной язык и испытывал полное безразличие к благам цивилизации. Я был уверен, что никогда уже не возвращусь к иной жизни и иным людям. «Калькутта» давным-давно ушла, а первое поселение англичан было заброшено — об этом мне рассказали австралийцы.

Часто я подолгу вглядывался вдаль, надеясь увидеть на море корабль, но напрасно. В то время вдоль побережья суда почти не ходили. Колонии Южной Австралии и других поселений еще не было, а корабли, шедшие из Сиднея, проплывали вдалеке от земли, так как немногие отваживались проходить через пролив[37].

Несмотря на полное одиночество, я был доволен своей судьбой и свыкся с мыслью, что кончу свои дни здесь. Даже будь у меня книги, что за польза была бы мне от них? То немногое, что я знал в юности, я давно позабыл, и единственное, что мне оставалось делать, это разыскивать пищу, есть и спать.

Сейчас мне совершенно непонятно, как мог я столько времени вести такую жизнь. Вымышленному герою знаменитой повести — Робинзону Крузо посчастливилось: он нашел среди обломков корабля библию, которая служила ему поддержкой и утешением. Я же, настоящий Робинзон, проведший столько лет среди нецивилизованных людей в неизведанных лесах и зарослях огромного австралийского континента, был лишен подобной опоры. Надеюсь, что читатель задумается над моей участью и посочувствует одинокому человеку, влачившему столь печальное существование. Единственное, что меня поддерживало, это вера в великого бога, который сотворил чудо, оберегая меня; и в благодарность за то, что он хранил меня и послал мне силы и здоровье, я не забывал возносить ему горячие искренние молитвы.

Глава VI

СВАДЬБА В ЛЕСУ

Наступила зима, задули штормы, и, вконец измученный холодом и непрестанными дождями, я переселился на реку Карааф[38], где построил себе более основательное жилье. К сожалению, у меня не было собаки, а без нее невозможно охотиться на кенгуру, поэтому мне приходилось довольствоваться рыбой — когда она ловилась, конечно, — и кореньями, которыми изобиловала эта местность.

Однажды, наблюдая за рыбой, я заметил, что в устье реки прилив занес косяк лещей и протащил его довольно далеко вверх по реке, до места впадения в Карааф сравнительно глубокого притока. Тут начался отлив и повлек лещей назад. В этот момент меня осенила мысль: «А что, если преградить рыбе путь к отступлению? Тогда у меня будут большие запасы пищи, посланные мне, по-видимому, самим провидением».

Весь день и всю ночь я только об этом и думал. Утром я исследовал реку и нашел мелкое место — не глубже двух футов, вполне подходившее для моей затеи.

Прежде всего я собрал ветки и тростник, связал их в большие вязанки и снес к реке. Затем нарубил длинные колья и заострил с одного конца, чтобы они держались в леске. Как только набралось достаточно материала и уровень воды спал, я принялся мастерить плотину и работал без устали до тех пор, пока запруда не была готова. Начался прилив, в реке появились тысячи рыб. Когда наступило время отлива и рыб понесло обратно в море, они, натолкнувшись на воздвигнутое мною препятствие, в смятении кинулись сначала назад, затем, повинуясь течению, снова вперед, по направлению к морю, но, так как проход был закрыт, им пришлось опять повернуть, и так они метались до тех пор, пока край плотины не выступил высоко над водой, и им не оставалось ничего иного, как сдаться на милость победителя.

Так я, к моей великой радости, набрал или, если хотите, наловил целые горы рыбы, притом очень вкусной и крупной — большинство рыбин весило не меньше трех фунтов. Имея еще и коренья, я был надолго обеспечен едой.

Теперь я мог со спокойной душой заняться жильем. Я разыскал несколько бревен и укрепил ими крышу, чтобы она лучше защищала от холода и дождя. Стены хижины и трубу я обложил дерном. Несколько дней я трудился не покладая рук, но зато мне стало гораздо уютнее в моей одинокой конуре, откуда открывался далекий вид на равнину и простиравшееся за ней море.

Заметив, что приливы и отливы, а следовательно появление и исчезновение рыбы в реке, зависели от положения луны, я решил создать себе постоянные запасы и принялся вялить рыбу на солнце. Каждый день я раскладывал ее на крыше хижины, развешивал на ветвях деревьев. Как только начинал накрапывать дождь или вообще портилась погода, я заносил все в дом. Большим подспорьем мне был также корнеплод — австралийцы называют его мурнинг, — который формой, размерами и вкусом напоминает нашу редиску.

Однажды, когда я возился с рыбой, я услышал поблизости голоса. Один из них произнес: «амадеат», то есть «белый человек». Первой моей Мыслью было спрятаться, но пришельцы — двое мужчин и две женщины с детьми — стояли уже передо мной. «Это я», — сказал один, что означало, что он мой друг и мне нечего бояться. Действительно, гости принадлежали к племени моих родственников, к моему племени, так сказать. Женщины расплакались от радости, что я жив и здоров. Они не видели меня год, а может, даже два и давно считали убитым.