Маргерит Юрсенар - Блаженной памяти

В самые первые годы XVIII века один из моих отдаленных пращуров по имени Луи-Жозеф де К. при поддержке жены Маргерит-Петрониллы, дочери Жиля Дюзара, главного секретаря суда эшевенов и верховного секретаря города Льежа, преобразил останки старинного здания, принадлежавшего ордену Св. Иоанна Иерусалимского во Флемале, в приятное современное жилище. Любопытно проследить, как эта чета, подобно животным, которые заняли опустелую нору, где прежде обитали четвероногие другого вида, отдаленно им родственного, устраивается в пустой скорлупе одного из великих и воинственных монашеских орденов, чье могущество уже кануло в незапамятное прошлое. Тьери де Флемаль, Конрад де Лоншен, Гийом де Флемаль по прозвищу Храбрец, орден Св. Иоанна и капитул церкви Сен-Дени отдалены от Луи-Жозефа более, чем он от нас. Эпоха, когда в моду вошло нечто вроде предромантического интереса к Средневековью и термин «готика», в свое время звучавший презрительно, начал волновать воображение современников, еще не до конца вступила в свои права. Вряд ли сон Луи-Жозефа и Маргерит-Петрониллы когда-нибудь тревожили призраки рыцарей с красным крестом на плаще.

Вид Флемаля, который какой-то вандал вырезал из прекрасной книги «Красоты Льежа», изданной в 1718 году, и вставил в старинную рамку позолоченного стекла, был частью пестрого наследства, оставшегося после Фернанды. Я вижу на нем замок с башенками, который, как это часто бывает в Нидерландах, кажется построенным на сто лет раньше, чем это было на самом деле, — местные каменщики отставали от французских. Зато сад, наоборот, как все сады того времени, копирует партеры Версаля. На крепостной стене, ограничивающей его с севера и, возможно, оставшейся от командорства, еще видны угловые сторожевые башенки; в других направлениях он раскинулся по холму, и сельская череда фруктовых садов, пашен и виноградников соединяет его с берегом Мааса. Большое гумно, часовня, сохранившая свой средневековый облик, подпирают замок или соседствуют с ним. К реке ведет совершенно прямая аллея: десятка два высоких домов с покатыми крышами, некоторые — с фахверками, образуют по берегу деревню Флемаль-Гранд. На воде покачиваются две-три лодки: ими пользуются для переправы на другой берег те, кто держит путь в аббатство Валь Сен-Ламбер, которое, само собой, еще не окружено нынешним громадным фабричным комплексом. Лодками пользуются также, чтобы порыбачить или пострелять перелетных птиц у лесистого островка, прозванного Вороньим островом. Если же пройти несколько лье по поросшим травой и кустарником холмам, которые защищают замок и деревню с севера, можно добраться до Тонгра, древней столицы бельгийской Галлии, и дальше — до лимбургской границы владений князя-епископа.

Вглядимся на миг в эту кучку домов на берегу реки, которая для гравера XVIII века была всего лишь живописной деталью. Возраста более почтенного, нежели замок Луи-Жозефа и командорство, ему предшествовавшее, эта деревушка (только с более низенькими, крытыми соломой домишками) существовала уже в начале второго века нашей эры, еще не знавшей, что она эра христианская; вот тогда-то и вернулся сюда доживать свои дни ветеран, чье выгравированное на бронзе свидетельство об отставке позднее всплыло из волн Мааса. Этот легионер из племени тонгров служил в одном из гарнизонов на острове, который потом стал называться Англией; в отставку он вышел в первые месяцы правления Траяна. Мне хочется думать, что его вернувшийся из-за моря отряд высадился в Кельне, центре расположения войск в Нижней Германии, как раз тогда, когда военачальник получил известие о своем избрании императором; привез известие прискакавший во весь опор гонец, племянник полководца, Публий Элий Адриан, молодой офицер, которому суждено блестящее будущее. Легко представить себе на берегу среди голых ребятишек, устроившихся в высокой траве, старика, в который раз описывающего эту сцену: как аплодировали войска, разгоряченные положенной в таких случаях раздачей пива и денег, как офицер, еще опьяненный скачкой, рассказывал о засаде, которую ему устроили возле Трира, на берегу Мозеля, враги и от которой он ускользнул благодаря силе и лихости своих двадцати лет... Если верить путешественникам, которые по дороге в Кельн порой заворачивают во Флемаль, молодой офицер сам стал теперь императором; его профиль видели на монетах, недавно отчеканенных в Риме. А Траян, одержавший столько побед, умер... Быть может, по случаю победы над другими варварами, врагами его племени, этот тонгр побывал в Городе... Тогда он описал, приукрашивая их, дома с плоскими крышами, большие храмы, дороги, загроможденные повозками, лавки, где можно купить все на свете, красивых девушек, слишком дорогих для его солдатского кошелька, свирепые игры, в которых люди борются с хищниками, или люди с людьми, или хищники с хищниками — самое прекрасное зрелище из всех, что ему довелось повидать на своем веку. Ветеран с трудом поднимает свое затекшее тело, думая, что теперь не смог бы носить тяжелое снаряжение легионера; он позабыл начатки латыни, которой научился у своих центурионов. Скоро он услышит, как темной ночью по волоку с лающей сворой скачет Охотник, который уносит мертвых в загробный мир...

Я фантазирую в гораздо меньшей степени, чем можно предположить: отдавая порой дань увлечению стариной, как это было принято в ту пору в светском кругу, Луи-Жозеф и его наследники, наверно, с интересом вглядывались в скудные следы того, что извлекали из земли лопаты их садовников. Они почтительно вертели в руках ржавые монеты и красные глиняные черепки — осколки сосудов со стереотипным, но изысканным рельефом, из которых галло-римские бедняки ели бобы или ячменную кашу. Глядя на них, они наизусть цитировали выученные в коллеже латинские стихи, опуская выпавшие из памяти строки и приводя иногда избитые сентенции насчет того, как бежит время, как рушатся империи и даже княжества. Вот и я, в свою очередь, следую теперь их примеру, но лучше высказать избитые суждения на эту тему, чем обойти ее молчанием, закрыв на нее глаза.

Если Маргерит-Петронилла должным образом исполняет обязанности владелицы замка, она время от времени спускается в деревню, чтобы отнести туда старое белье, немного вина или крепкий бульон для больного или для роженицы — на грязных улочках, где свиньи пожирают отбросы, а куры сидят на кучах навоза, она высоко поднимает юбки. Луи-Жозеф иногда постукивает палкой с серебряным набалдашником о порог дома одного из наиболее почтенных крестьян, который в маленьком масштабе Флемаля играет ту же роль, что этот благородный господин в большом масштабе Льежа: оказать крестьянину честь своим визитом — дипломатический ход. Во Флемале в ожидании крупной промышленности делает первые шаги мелкое производство — Жан-Луи вложил деньги в фабрику иголок и дал разрешение на разработку карьеров. Между деревней и замком ткутся нити обид, ненависти (скоро мы увидим тому пример), но иногда также нити выгоды, благосклонности, даже симпатии, выходящей за кастовые рамки, когда, например, хозяйка поверяет свои горести горничным, а то и нити более пылкой приверженности, порожденной самой плотью, когда хозяин переспит с хорошенькой девушкой. В церкви молятся сообща, хотя, само собой, Луи-Жозеф и его жена сидят на отдельной скамье, украшенной их гербами.